От его «задачи» девушка поначалу пришла в ужас. Не говоря уж о том, что таскать тяжести, когда после операции прошло всего ничего, просто недопустимо — швы же разойдутся! — сама задача выглядела полным абсурдом. Ну скажите на милость, зачем кидать в костер артиллерийские снаряды? Им что, взрывов здесь не хватало? Но Малышев был непреклонен. Командир сказал — и точка! Вилоре удалось настоять только на том, что таскать снаряды на полянку в сотне метров от границы склада, на которой Малышев собирался в целях безопасности разводить свою химию, она будет сама. А потом оставалось только напряженно ждать, не раздастся ли там, куда она отволокла гаубичные снаряды, взрыв.
Однако мало-помалу процесс пошел, а взрывов как-то все не было. И вскоре она рискнула появиться на полянке, где колдовал Малышев. Как выяснилось, вопреки опасениям Вилоры начинка снарядов действительно не взрывалась от нагревания, а просто плавилась, как воск или пластилин. И Малышев сливал расплавленную начинку в пустые цинки из-под патронов через отверстие вывернутого заранее взрывателя. Отчего они остывали красивыми длинными брусками, с закругленными краями, похожими на неразрезанные куски мыла. К тому же, причем Вилора поймала себя на том, что уже этому как-то и не удивляется, рана у Малышева заживала просто с ошеломляющей быстротой. Так что еще через пару дней он принялся сам таскать снаряды и запретил «товарищу лейтенанту» в целях, как он выразился, обеспечения безопасности появляться вблизи своей полянки. Милостиво разрешив снабжать его почти алхимическую в ее глазах мастерскую дровами. Но только тогда, когда он уже заканчивал процесс. Поэтому всех забот у Вилоры осталось лишь кормить своего единственного выздоравливающего, ну и себя заодно, да собирать дрова. Малышев проснулся, когда вода закипела.
— Доброе утро, товарищ лейтенант, — бодро поприветствовал он Вилору. — А у меня уже ничего не болит. Когда швы снимать будем?
Подобный вопрос он задавал уже третий день подряд. И судя по состоянию швов, он вполне имел право на существование. Но Вилора пока опасалась это делать. Мало ли как оно выглядит, по всем медицинским учебникам еще рано. Так что пусть походит еще пару дней. Вон какие нагрузки у парня. Хуже ему от этого точно не будет.
— Доброе утро, Малышев. Чем будешь завтракать?
— Ну-у, — Малышев глубокомысленно задумался, — скажем, гречку. — И оба рассмеялись. Меню у них было совершенно стандартным. На завтрак — гречка, на обед — гороховая похлебка, а на ужин — перловка. Слава богу, сливочного масла в килограммовых запаянных банках было вдосталь, так что на нем не экономили.
— Как думаете, товарищ лейтенант, а скоро наши вернутся? — задумчиво поинтересовался Малышев, выскребая из котелка остатки каши.
Вилора, еще только ополовинившая свою порцию, прекратила есть и задумчиво вздохнула.
— Не знаю. Хотелось бы, чтобы побыстрее. Устала уже ничего не делать.
— Вот и мне настоящего дела хочется, — поддакнул Малышев. — Фашистов бить хочу! А то сидим тут в глуши, как бирюки… — И он досадливо махнул рукой.
А Вилора снова склонилась над котелком. Нет, ей тоже хотелось настоящего дела, но главной причиной того, что она ждала возвращения отряда, было желание снова увидеть командира. Капитана Куницына.
Он… был необычен. Нет, это совершенно не то слово, которое она должна была бы использовать!.. Вот черт, она даже не могла точно сказать, сколько ему лет. На первый взгляд, если просто смотреть на лицо и тело, капитан казался ненамного старше ее. На год, два, ну на пять максимум! Но когда подумаешь, сколько он знает и умеет, и как управляется с людьми, и как буквально все, от младшего политрука Иванюшина до лихого Шабарина-Кабана, смотрят ему в рот, едва только он открывает его, чтобы отдать приказ… Как такой молодой человек мог всему этому научиться?
Вилора невольно, безотчетно сравнивала его с другими парнями, с которыми ее сводила жизнь. С Темой Гогоберидзе, сыном сослуживца отца, который ухаживал за ней в десятом классе. С Панкратовым, молодым преподавателем из института, который явно неровно к ней дышал. С товарищем Николаем, которого она так любила и от которого в ее душе остались только боль и… брезгливость. И с Костей, который, как и капитан Куницын, был офицером, но… почти ничем не был на него похож.
Даже форма на них сидела по-разному. То есть Вилора считала, что на Косте она сидит очень лихо… до тех пор, пока не увидела форму на капитане. Он был не просто выше их всех, он был другим, совсем другим…
Единственное сравнение, которое приходило Вилоре в голову, это рыцарь Айвенго из романа английского писателя Вальтера Скотта. Да и то оно казалось ей натянутым. Потому что, будь капитан Куницын на месте Айвенго, все эти Реджинальды фон де Бефы и Брианы де Буальгиберы уже на двадцатой странице валялись бы в грязи, глотая слезы или захлебываясь кровью. Причем это произошло бы, даже если в руках у капитана не было бы его верного «дегтяря». Но все равно отчего-то в ее ощущениях Куницын сильнее всего ассоциировался именно с таким вот книжным рыцарем. Которых, как она точно знала из школьного курса истории, на самом деле никогда и не было. Или все-таки были? И капитан Куницын, будто принц на белом коне, явился из некоего заповедника, где каким-то образом до сих пор выращивают вот таких рыцарей без страха и упрека. Только с пулеметом в руках…
А еще Вилора с некоторым удивлением ловила себя на том, что капитан вызывает у нее некоторый страх. Она не понимала его причины и потому очень досадовала, обзывая себя глупой курицей, но… ничего не могла с собой поделать. Он был настолько непонятен и отличен от других, что в его присутствии она чаще всего терялась и все больше молчала. И это она-то, считавшаяся одной из самых бойких и активных комсомолок курса.
А еще капитан начал ей сниться… И ладно бы как-то прилично. Так нет же, в ее снах он почему-то не командовал людьми и не стрелял из своего неизменного «дегтяря», а… смотрел на нее. Причем совершенно не теми взглядами, которые она действительно у него видела. Ну как Тема Гогоберидзе. И еще он касался ее — руками, плечом, — а она с замиранием сердца прижималась щекой к его крепкой груди.
Она видела ее всего один раз, когда капитан переодевался в чистое исподнее, перед операцией Малышева. Вернее, два. Потому что потом он переодевался. На самом деле его тело (ну в той части, которую она увидела) не было каким-то сверхъестественным, просто хорошо развитая мужская фигура, мускулистая и без капли лишнего жира. У того же товарища Николая фигура была даже более развитой. Но когда Вилора вспоминала капитана, ее охватывала дрожь.
А еще он говорил ей во сне какие-то слова. Самих слов она не помнила, только ощущение того, что она летит, летит, летит… И это уже вообще ни в какие ворота не лезло! Идет война, а она, будто мещанка какая-то, вздумала втрескаться в своего командира. Тем более что он не дал ей для этого ни малейшего повода. Скорее уж Кабан сделал несколько очень прозрачных намеков. Не переходящих, впрочем, границ. Да и тот, стоило командиру бросить неодобрительный взгляд в его сторону после одной легкой двусмысленности, мгновенно прекратил всякие намеки.
