– А кто я такой, чтоб лично с князем прощаться? – несколько растерянно отвечал Младобор.
– Не держи меня за маленького, – хмыкнул сын. – Про то, кто ты есть князю Святославу, я давно ведаю.
– Ах ты… вот задам тебе сейчас, болтун малый! – Младобор хотел схватить сына за здоровую шуйскую руку, потому что десная у отрока висела на перевязи после ранения в ночной вылазке, но Ярослав ловко увернулся от отцовской крепкой руки и тут же сам растерянно замер на месте.
– Гляди, это же дед! – только и смог вымолвить отрок.
В самом деле, к ним шли двое: старый Звенислав Лемеш и… князь Святослав.
– Ну, отец, вот они, твои воины, настоящие изведыватели, слова из них не вытянешь. Что ж ты, Младобор, не признался, что ты мне брат молочный, ведь в любой миг могли загинуть и ты, и я, и не узнал бы я про то вовек! – чуть дрогнувшим голосом молвил князь, обнимая молодого Лемеша, который вовсе растерялся, и теперь уже не только шрам на челе, а весь он до корней волос покраснел, словно девица. Ярослав зарделся на хуже дядьки, но не от смущения, а от гордости и, подходя к деду, намеренно чуть выставил вперёд раненую руку. Дед осторожно обнял внука, и слёзы радости потекли из счастливых очей старого огнищанина.
Будто кто толкнул Живену выйти из дома, а сердце всё сжималось от страха – с какой вестью приедет Звенислав, живы ли Младобор, Ярослав, Святослав? Когда, вглядываясь, она узрела небольшой отряд всадников, то сердце и вовсе замерло: свои ли едут, с какими вестями? И почему их так много?
– Беляна! – крикнула она и бросилась хлопотать у печи во дворе.
Четыре всадника въехали во двор на добрых конях. С десяток остались за воротами.
– Вот, мать, принимай, все твои дети здесь и внук! – гордо изрёк Звенислав, едва сдерживая дрожь в голосе.
Беляна, плача от счастья, обняла сразу двоих, мужа и сына. За ней к руке дядьки и отчима прижалась Цветена. Младобор подхватил малых Вышеславку с Овсениславкой и зарылся в их светлые пушистые волосы. А Живена замерла, глядя на стоящего возле коня Святослава. Исхудавший, жилистый, с гладко выбритым загорелым черепом, усами и оселедцем с ранней проседью, он был похож на молодой дуб, опалённый молнией. А в голубых очах хоронилось столько боли, мужества и глубокой печали, что огнищанка устремилась к нему и обняла, прислонившись к крепкой груди.
– Здравствуй, мать! – тихо вымолвил Святослав и бережно провёл загрубевшей рукой по её волосам. – Что ж ты тогда у могилы Овсены не призналась… Я ведь давно теряю самых близких и родных людей, только теряю… А нынче вдруг такой праздник – и мать, и брата обрёл! – Мать ничего не могла ответить, оттого что слёзы радости не давали ей говорить. Столько лет, долгих лет она ждала этой встречи, и вот война, проклятая война, что забрала двух её сыновей, искалечила мужа и младшего сына, эта самая война дала ей миг счастья обнять ещё одного сына, которого она вскормила своей грудью, а значит, он тоже её плоть и кровь…
Наконец с трудом сквозь наворачивающиеся слёзы Живена промолвила:
– Так ведь слово мы со Звениславом дали княгине Ольге молчание хранить, а уж как она отошла в Навь, так и случая как-то не было…
Это был самый счастливый день за все последние годы в жизни семьи Лемешей, да, пожалуй, и Святослава, которому Болгарская земля вместе с тяжкими потерями и испытаниями подарила встречу с Предславой и с молочной матерью.
– Что, отец, – обратился он к Звениславу, когда все вместе обедали за старым столом под молодой грушей, – вы же флот мой спасли от сожжения, упредив про огненосные дромоны, может, я подарю тебе лодью, какую только выберешь?
– Нет, сыне, лодья нам, огнищанам, ни к чему, не искусны мы в морских делах, – покачал головой старый воин.
– Ладно, ведаю, что больше всего ты коней любишь и понимаешь, значит, будут тебе самые лепшие кони!
– Кони – это добре, а то наших почти всех воины забрали, ни возить, ни пахать не на чем, – радостно крякнул Звенислав.
Долго вся семья Лемешей стояла у дороги, провожая взорами князя и его верных охоронцев. Они знали, что Святослав уходит в Киев, и придётся ли когда-либо свидеться, одному Даждьбогу ведомо.
– Глядите же, никому не реките о нашем родстве с князем, чтоб худа ни ему, ни нам не было. Сие есть наша родовая тайна, берегите её пуще живота своего! – строго рёк Звенислав.
А Живена опять смахнула горькую материнскую слезу.
Глава 9
Последний путь
В Белобережье, у Днепровского гырла, лодейный караван разделился. Морские насады и другие большие корабли под началом дядьки Орла уходили к Киммерийскому Боспору.
С ними уезжал Варяжко, которому Ворон поручил вести изведывательские дела в Сурожских и Придонских землях. Отправлялся с ними и отчаянный боярин Стрешня с частью своей полутьмы, чтобы продолжать блюсти ряд русский в землях Кавказийских, как было прежде. Другая часть влилась в поредевшую киевскую конницу под началом воеводы Свена.
В чревах кораблей мореходы везли ту часть греческой дани, что предназначалась семьям погибших воинов из Корчева, Тьмуторокани, Дон-града и прочих полуденных градов.
А Переяславский Могун пожелал остаться в Болгарии.
– Война кончилась только для мечей и копий, княже, – неторопливо молвил кудесник при расставании. – А для слова и дела волховского она продолжается. Отныне ещё яростнее начнут свою незримую битву епископы византийские, и не только супротив Болгарии, а и против Руси, потому тут моё место. Да и как покинуть русов, болгар, сербов, хорват и иной люд, что своей пращурской веры держится? – Волхв грустно улыбнулся. – Ты ведь жрицу бога Загрея с собой увозишь, знать, кто-то о капище его заботиться должен. Да и о прочих святынях земли сей древней, из коей наши многие роды вышли.
– Так ведь убить тебя могут византийцы, отче! – нахмурился Святослав.
– Могут. И меня, и тебя, и любого воина каждый миг Мара готова принять в свои объятия, что с того? Земной путь, он ведь для того и дан человеку богами светлыми, дабы он стезю в небо здесь начинал прокладывать.
Произведя необходимую починку, Киевская дружина двинулась вверх по Непре-реке.
Тихо было в лодиях. Никто не пел весёлых песен, не пускался в удалой пляс. Каждый думал о своём. Князь тоже пребывал в размышлениях, поглядывая на бегущую к берегу волну.
Вот он, долгий и печальный путь домой. А домой ли? Где твой дом, Святослав? В том Киеве, где ты рос, собирал дружину, откуда уходил в воинские походы и куда возвращался; где могилы твоей матери и любимой Овсенушки с Мечиславом, которые есть твоя несбывшаяся надежда? Или в том Киеве, где зреют заговоры христиан, где чужая, тихим змеем вползшая вера уже поделила Русь на своих и чужих? Или в вольном Новгороде – вотчине твоего отца и деда, где ты сам с пелёнок до трёх лет, под надзором Асмуда, учился быть князем и воином. Или в Корчеве, куда, наверное, уже подходят на отдых и починку большие морские лодьи Орла с частью византийской добычи. А может, твой дом в благодатной Альказрии, в приморской Тьмуторокани, в солнечном Суроже? Или всё-таки на Дунае, где под Доростолом, Переяславцем и Великой Преславой лежат верные друзья – русы и болгары? Там, где ты снова воссоединил своё тело и душу с женщиной по имени Предслава, жрицей древнего фракийского бога Загрея, которая ныне носит под сердцем твоё дитя, более чем дитя – твою надежду, по всему, последнюю надежду в этой жизни?! При этом князь бросил взгляд на задумчивый лик жены, которая неотрывно глядела в днепровскую воду, будто хотела узреть нечто ведомое только ей одной.
