– Яришься на меня, а кто слово княжеское давал не лезть самому в сечу и не рисковать головой, которая всей Руси надобна, а? Запамятовал в боевой горячке?
Рассерженный не на шутку, Притыка гарцевал на своём широкогрудом коне, грозный, как Перунова чёрная туча, полная огненных стрел-молний. От такого неожиданного напора князь враз охладил свой ярый пыл и, насупившись, молча направил коня на прежнее место, с которого руководил битвой. Собственно битва уже затухала, как прогоревший пожар, недавно ещё грозный и всепоглощающий, а теперь лишь отдельные невеликие очаги схваток являло чёрно-червонное поле сечи. Усталый и хмурый, Святослав окинул в последний раз взором поле и молвил негромко посыльным:
– Темникам считать потери, отсылать на возах раненых в Киев. Собирать щиты, шеломы, мечи и копья, ловить челматских коней, а тех, что убиты или покалечены, варить и заготавливать впрок. Для всех этих дел, да ещё для предания огню тел мёртвых соратников оставить полк, а остальным в седло и борзо идти к Сувар-граду.
Прошло немного времени, и дружина, вскочив на коней, на крыльях Перуновых понеслась к Сувар-граду и к вечеру достигла его. Стража, завидев Святославово войско, в страхе бросила врата и разбежалась. Горожане и уцелевшие булангарские силы спешно покидали град, в котором кое-где полыхали пожары.
Начальник Тайной стражи и полутысяцкий Хорь шагом ехали по улицам богатого Сувар-града к дому местного воеводы, где расторопный Варяжко уже допытывал тех немногих городских вельмож и стражников, коих удалось схватить.
– Может, Сивый с Невзором здесь, в граде, а? – молвил с надеждой Хорь, внимательно поглядывая по сторонам.
– Вряд ли, коли у них всё в порядке, то далеко вперёд ушли, чтоб вызнать, какими силами булгары владеют и что супротив нас замышляют, – возразил Ворон.
У открытых ворот богатого подворья заметили своих изведывателей и свернули к дому.
– Варяжко там, – указал на второй ярус терема один из изведывателей, что дежурил у врат, – вон аккурат к нему того важного в собольих шубах потащили.
Хорь остался внизу, а начальник Тайной стражи лёгким шагом поднялся вслед за полонённым вельможей. Варяжко, едва завидев Ворона, тут же отвёл его в небольшую светёлку и, протянув кусок мягкой кожи, сообщил, что от купца Акпая весть пришла. Ворон внимательно посмотрел на кожу, повертел в руках:
– Кожа знакомая, та самая, которой мы их снабдили, Невзора рукой писана. Знак особый, что писано сие не по чужому принуждению, тоже имеется. Вести важные, весьма. А через кого передано послание? – спросил Тайный тиун, пряча кожу за пазуху.
– Через русского отрока, который был в услужении у воеводы из Сувар-града. Он бежать пытался, за что воевода своего раба смерти предать хотел, а купец Акпай его выкупил, жалуясь на то, что его отроки все разбежались, только Балай остался, а с одного мало толку. Хорошие деньги воеводе дал, вот тот и уступил.
– Добре, я к князю, – бросил на ходу Ворон, быстрым шагом сбегая с лестницы.
– Значит, говоришь, на полуночи, под Бюлляр-градом, стоит великая булангарская конница, которая в пять раз больше Чаганбеевой, – в раздумье повторил князь, выслушав доклад Тайного тиуна. – Как, бишь, воеводу ихнего кличут?
– Атулай-бек, княже. И ещё рекут полонённые булгары, и Сивый о том же сообщает, что далеко с полуночи враг новый пришёл и разметал стражу булангарскую, как овец трусливых. Югра с чувашиной бегут к полудню, а булангары текут к полуночи. И люди там взад и вперёд мечутся, побросали дома и пожитки. Дома горят, кони бродят без всадников, скотина ревёт некормленая, и никто не может сказать ничего толком, все пребывают в страхе, – закончил доклад главный изведыватель.
– Добре, брат Ворон, теперь бы поточнее выведать, куда они своими тьмами пойдут и где нас перенять решили.
– Для того, княже, Сивый со сподручником и подались к полуночи.
В Сувар-граде русы взяли добычу великую – много камней самоцветных, серебра, злата, шкур, коней, скота всякого, пленников, товаров на торжище и припасов.
Глядя на гору собранного добра, князь мыслил о том, что разбираться с ним особо нет времени, надобно скорее двигаться вперёд. Тут перед князем осадил своего диковатого жеребца неугомонный Блуд. На сей раз лик его был хмур, а в очах горела обида.
– Княже, – с ходу пожаловался молодой темник, – опять Свенельд ко мне придирается, чего он от меня хочет, не разумею. Я ведь в сече, как всегда, первым был, а он опять на мне зло срывает, не могу я под его началом более…
– Погоди, – остановил его Святослав, что-то решая про себя, – много ли потерь в твоей тьме?
– Больше всех моя тьма потеряла, мы же всегда в самой гуще схватки, не то что…
– Погоди, – снова остановил говорливого темника князь, – чтобы вы с воеводой не грызлись, поручаю тебе вот это. – Святослав кивнул на гору собранного добра. – Займёшься подсчётом и отправкой всего этого в Киев, заодно и тьму свою пополнишь, а там поглядим. – Князь повернул коня и поехал прочь, отдавая на ходу распоряжения Притыке: – Коней напоить-накормить, дружине отдыхать до утра, а с рассветом, не теряя времени, отправимся на Бюлляр-град.
Блуд сначала растерялся от неожиданного поручения, потом окинул цепким оком сокровища, и сердце его взыграло, подобно норовистому коню от хлёсткого удара плети.
Глава 10
Зима-Боярыня
Прокатилось лето вслед за колесницей Хорса-солнцеводителя и незаметно приблизилось к своему закату. Пропело птичьим гомоном, прошумело ливнями грозовыми, прозвенело ручьями лесными да песнями девичьими.
Мирослав стал за это лето самостоятельной работы настоящим мельником. Втянулся в нелёгкий труд, как тягловая лошадь в воз, окреп и возмужал. Начали девки, что ходили в лес по грибы-ягоды да изредка забредали к мельнице, заглядываться на юного мельника, нравились им его уверенные движения и неторопливая речь человека, живущего в одиночестве. Опаляли Мирослава чарами девчата и жёны молодые, коль случалось рядом оказаться. От тех чар вспыхивал жаркий огонь внутри, кровь горячей волной приливала к лицу, и только слой мучной пыли помогал скрыть румянец смущения. Но случалось то нечасто, потому как редко бывал в селениях молодой мельник. Всё необходимое привозили по его просьбе те, кто приезжал на мельницу с зерном, а уезжал с крупой да мукой.
Наученный дедом Водославом понимать язык лесных да озёрных жителей, любил Мирослав, как выпадала свободная минута, вслушиваться в их разговоры, коих не разумели другие люди.
Глядел молодой мукомол на колесо мельничное, которое только что накрепко заклинил до весны, и думал, как незаметно перекрутило оно пору лета красного и вот уж порывистый холодный ветер вертит над ним багряные да жёлтые листья, а там, глядишь, и сама Зима-Боярыня вот-вот пожалует. Уже поутру начинает чуток подмораживать землю, только озёрная вода ещё хранит остатки тепла и пока не замерзает. Мирослав подхватил топор, ещё раз проверил рукой, ладно ли сделана работа, и направился к себе на мельницу. «Всё, Русалки да Берегини, не кататься вам больше до весны на колесе мельничном…»
