Курыхан, обладавший острым, почти звериным чутьём опасности, тоже почуял неладное. Не нравилось ему всё это: и исчезающий, будто ночной сон, обоз, и смерть старого шамана, и этот бой. Но, как и подобает владыке, он не подавал виду и лишь резче отдавал команды. Не к лицу настоящему охотнику бросать загнанную добычу.
– Будь осторожен, великий хан! Мудрая степная лиса, прежде чем схватить добычу, оглядывается по сторонам, – сказал, приблизившись на коне, новый шаман.
И Курыхан отчего-то беспрекословно послушался совета. Кликнув главного темника, он велел окружать обоз, а сам с десятком охранников въехал на сарматский курган.
Расстояние между его конницей и безмолвным колом обречённого обоза всё сокращалось, – скорее бы схватка! Тогда исчезают все сомнения и мысли, остаётся только привычная работа воина с одной задачей: уничтожить противника.
Курыхан видел, как полетели под ноги своим быстроногим коням его первые воины, сражённые меткими стрелами русов.
Вот расстояние ещё уменьшилось, и теперь стрелы полетели со стороны нападавших. Но они в большинстве своём не достигали цели, впиваясь в деревянные борта телег, русские щиты либо вообще втыкаясь в траву перед колёсами.
Наконец булат с лязгом ударил о булат! Печенежская лавина волной хлестнула о плотное коло возов, и началась рубка. Страшная, жестокая, как любая схватка с русами. Тем более когда противнику отступать некуда, а за спинами – раненые.
Волхвы также заняли места среди обороняющихся. Великий Могун, стоя на одной из телег с тугим луком в руке, неторопливо и тщательно целясь, посылал одну за другой калёные заговорённые стрелы, выбирая среди врагов начальников.
Жрец Чернобога отец Чернига в тёмном одеянии, делающем его и без того худощавую фигуру ещё более тонкой, держал в правой руке знак Чернобога, а в левой сжимал старинный двухлезвийный топор-лабрис с символами Мары и Морока. Чёрный жрец был неподвижен, словно вырезанный из тёмного дерева силуэт с развевающейся сзади накидкой, похожей на хлопанье крыльев ворона. Когда очередной печенег оказывался рядом и заносил для удара свой кривой меч, кудесник быстрым встречным движением выбрасывал вперёд руку со знаком Чернобога, и нападающий на мгновение терялся. Тогда левая рука наносила молниеносный удар и одним из лезвий поражала оцепеневшего врага. Проследив падение, чёрная фигура вновь замирала, как изваяние, до следующего неуловимого удара. Оказавшийся поблизости свидетель мог бы услышать слетающие с уст кудесника слова молитвы-заклятия Мору и Маре, обращённые к врагам:
– Вот Мара идёт на вас и Мор. И эти двое отнимут ваши силы и сметут вас под наши мечи, и мощь мечей размежует нас. И разделит нас межа, которая будет заполнена кровью. И переступить её вы не сумеете, а только мы по воле богов наших! Кто дерзнёт переступить сию межу, триклят будет Чернобогом, Мором и Марой и уничтожен их грозной силой!
Печенеги тесно обложили коло и уже начали кое-где прорываться, вскакивая конями на возы. Ещё несколько усилий – и сопротивление горстки русов будет сломлено!
В этот миг протяжное гудение бычьих рогов известило сигнал отхода.
Всё было странным за прошедшие три дня, но приказ отойти, когда жертва уже окружена и богатая добыча почти в руках?! Даже опытные темники на миг замешкались. И сигнал пришлось повторить. Потому что Курыхан со свитой увидел с кургана летящие в тыл его войску тьмы Святослава. В том, что это именно Святославова дружина, Курыхан не сомневался ни на минуту, – он чуял повадки и присутствие противника, как чуют друг друга ещё издали хищные звери. Пора уносить ноги! Волк, пришедший за добычей к человеческому жилью, всегда готов убраться восвояси, как только хозяева с вилами и рогатинами застигнут его за кровавым воровством. Курыхан помрачнел от неудавшегося конца охоты, но уголок его небольшого рта с узкими губами дрогнул в саркастической ухмылке: «Князь Святослав мыслит как воин, и потому он вновь просчитался. Я не приму сейчас боя. Пардусу не понять ход мыслей степного волка!»
Печенеги отхлынули, как волна в море, и понеслись всей лавиной куда-то, только жёлтая пыль встала над степью. Только что оголтело лезшие на приступ, они вдруг исчезли, словно и не было. Только трупы убитых да стоны раненых напоминали о бойне.
Обозная Могунская тьма, приготовившаяся к неминуемой смерти, вдруг обрела жизнь и свободу и спустя короткое время уже обнималась со своими братьями-избавителями. Но недолгим был миг встречи. Притыка дал команду, и тьма понеслась вослед удирающим печенегам, хотя догнать их на уставших от быстрого перехода конях было почти невозможно.
Когда всё закончилось, Великий Могун опустил лук, из которого он поразил троих печенежских военачальников, показавшийся ему теперь очень тяжёлым. Руки обмякли, и мышцы враз утратили силу. Могун вытер пот и почувствовал, как сильно он устал за последнее время.
Курыхан, не вступая в битву, отхлынул к полуночи, но там встретил храбрых подольцев. Повернул к полудню, а там – Огнедаровы рати. Кинулись тогда печенеги вперёд, к Непре, и натолкнулись на Збислава. Святослав между тем велел выпустить своих соколов – знак сближаться полкам, затягивать Великое коло.
Когда Курыхан понял, что угодил в ловушку и она вот-вот захлопнется, он стал, как всегда в таких случаях, необычайно скор на мысли и действия. Жестокая сила и воля сверкнули в очах. Приказы были короткие и хлёсткие, как удары плётки, и мгновенно выполнялись воинами. Быстро оценив обстановку и проверив прочность русских рядов, Курыхан безошибочным звериным чутьём угадал место, в котором можно пробить брешь. Оставив часть своих воев биться до последнего с Левым Крылом Святослава, Курыхан бросил вторую часть конницы на Збиславовы полки, прорываясь к полудню. Загремела тяжкая сеча. Тучами полетели стрелы, и пыль застлала светлый лик Хорса. Мечи скрестились с мечами, ударились о щиты. Захрипели кони, закричали люди. Збислав старался изо всех сил, но печенежский клин шёл, неумолимо и верно пробиваясь через ряды. Полки подмоги подойти не успели, слишком далеко были друг от друга. И вырвался Куря, помчался на полдень, обошёл Огнедара и скрылся в степях. Только часть печенегов была захвачена в плен, а на месте схватки на берегу Непры остались тела мёртвых.
Затихла сеча, умолкло смертельное лязганье булата, только кричали раненые и ржали в предсмертных муках безвинные кони, поднимая налитые болью очи к богу Велесу. Да вороньё граяло над полем битвы, дожидаясь, когда уйдут люди и оставят им пиршество.
Могунский обоз опять двигался в сторону Непры. Отец Чернига полулежал на тюках в телеге, которой правил одной рукой раненый Звенислав Лемеш, другая рука его была перевязана холстиной с примотанным обломком копья, потому как кроме рубленой раны ещё была сломана кость. Опытный конюшенный легко управлялся с лошадьми и одной рукой, но то и дело тяжко вздыхал. Глаза жреца были прикрыты, но он не спал. Перед его внутренним взором переплетались, уходя в черноту Великого Ничто, тысячи невесомых и незримых для человеческого ока нитей. Эти нити связывали души пока ещё живых людей с миром Нави. Стоит нити истончиться и разорваться – и душа навсегда отлетает в небытие. Тяжкое бремя нёс на себе чёрный жрец. Он видел, кто из окружающих близок к смерти. Этот дар пришёл к нему с юности и был глубоко хранимой ото всех тайной. Пришла пора первой любви, и Он встретил Её – самую лучшую и удивительную. Но однажды увидел, как истончилась над ней злосчастная нить. От горя и бессилия он почти терял рассудок, а потом стал молить богов взять его жизнь вместо жизни любимой. Но нить всё истончалась. И тогда юноша собрал всю ярую силу великой любви и дал зарок Чернобогу, что станет его жрецом и посвятит этому служению всю жизнь, только пусть Она останется жива!!! И случилось по-измоленному – нить восстановилась. Она осталась жить, а он стал отцом Чернигой с тяжёлой, но светлой болью в душе. Покинул родные места и пришёл в Киев.
