— Д-да, миледи, граф меня отпустил.
— И ты, конечно, очень хотела бы пойти? — ещё более вкрадчиво и мягко уточнила леди Фабиана.
В её глазах светилось дружеское участие.
— О да, миледи!
Графиня сокрушённо покачала головой.
— Даже не знаю, как и поступить в такой ситуации… — фальшиво вздохнула она. — Мне бы не хотелось лишать тебя этого удовольствия…
Глаза Беулы загорелись надеждой, и я поняла, что силок захлопнулся.
— …но это было бы попустительством. Уроки нужно усваивать.
— Миледи, уверяю: это не повторится!
Простодушная Беула поверила лживым сожалениям графини, её наигранным колебаниям и надеялась, что хозяйку ещё можно переубедить. А та просто наслаждалась, оттягивая момент оглашения приговора, чтобы после поданной надежды разочарование оказалось ещё горше.
— Ох, поверь, мне это тоже не доставляет удовольствия. Но лишь наказание помогает оступившемуся впредь не повторять ошибок. Дамиан, а вы как считаете? Как мне следует поступить? — неожиданно обернулась графиня к своему покорному рабу, который жадно ловил звуки её голоса, не вникая в смысл.
— Считаю, графиня? — растерянно заморгал тот. — Касательно чего?
— Какой от вас прок, если вы даже меня не слушаете! — раздражённо нахмурилась та.
— Нет-нет, я слушал, — испуганно заторопился он. — Вы говорили про танцы и наказание. Да, именно про это.
— Так что вы думаете: мои опасения справедливы?
— Да-да, все ваши слова справедливы.
— Так что же, наказать или нет? Полагаюсь на вас, Дамиан, — усмехнулась графиня. — Как скажете, так и будет.
Было неприятно смотреть на то, как она взваливает ответственность за причиняемые гадости на него.
Мистер Дрейк растерялся, силясь вспомнить, о каком наказании речь.
— Вы, несомненно, великодушны… — начал он, всматриваясь в лицо леди Фабианы и пытаясь понять, чего она от него ждёт. Графиня нахмурилась и подняла одну бровь. Мистер Дрейк схватил намёк на лету и тут же докончил: — Но оставлять такое безнаказанным никак нельзя.
Леди Фабиана лучезарно улыбнулась и повернулась к Беуле, на сей раз позабыв нацепить маску сочувствия.
— Видишь, мне просто не остаётся ничего другого. Ты не пойдёшь на танцы.
— Но, миледи, — лицо девушки огорченно вытянулось, — граф разрешил…
— Потому что граф вообще не берёт на себя труд думать об ответственности, — отрезала та.
— Зато ты берёшь на себя слишком много, дорогая, — раздалось от дверей.
Там стоял Кенрик Мортленд с повисшей на его локте Дезире. Мистера Фарроуча, как обычно, можно было принять за тень хозяина.
Граф даже не взглянул в мою сторону, но мои щеки вспыхнули, а сердце учащённо забилось. Я не понимала, что со мной происходит в его присутствии. Ведь я должна злиться на него за обман и подозревать из-за колье. Но злилась я только из-за того, как часто мои мысли возвращались к нему. Всякий раз в его присутствии меня охватывало чувство, запутанную природу которого я и сама не могла истолковать. И если ненависть выражается дрожанием колен и странным ощущением, будто моё сердце измазали подтаявшим мороженым, то я, несомненно, ненавидела Кенрика Мортленда до кончиков ногтей!
Я изо всех сил старалась не смотреть на него. И только наткнувшись на внимательный взгляд мистера Фарроуча, поняла, что всё равно смотрю. Камердинер метнул взгляд на графа, потом снова на меня и поджал губы. Не то чтобы я искала его расположения, но вот такое откровенное презрение не могло не задевать.
— О, детки развлекаются, — прощебетала Дезире, указывая сложенным веером на испорченные картины, и теснее прильнула к графу.
Сегодня на ней было ещё более броское (если такое вообще возможно) платье, смутно напоминающее надетый поверх лифа и плохо зашнурованный корсет, с юбкой манящего сочно-бордового цвета. А на тонкой шее красовалось… моё колье.
Леди Фабиана перевела взгляд на их переплетённые руки и побледнела от бешенства. Потом отвернулась к сыну и сказала, будто и правда обращалась к нему:
— Решения в доме должен принимать взрослый разумный человек.
— Ты слышал, Равен? — обернулся граф к своему помощнику. — Леди Фабиана только что назначила тебя главным.
Ноздри его супруги раздулись, и даже волосы зашевелились.
Микаэль озадаченно застыл.
— Так меня не накажут? — спросил он.
Лицо графини снова смягчилось:
— Наказанием тебе послужит отмена сегодняшнего занятия. Ты поднимешься в комнату, чтобы подумать над своим поведением.
Виконт онемел от счастья. Лучшего подарка она не придумала бы и при всём желании.
— Если бы меня каждый раз подвергали таким наказаниям, я бы шалила с удвоенным рвением, — игриво заметила Дезире и фривольно стукнула графа веером по руке.
— Отсутствие гувернанток явно сказалось на твоём воспитании, — тут же включился в игру он. — Тебя надо почаще ставить в угол.
— Смотря кто этим займётся, — ответила та с придыханием, чуть прикрыв глаза.
— Что стоишь как воды в рот набрала, Беула, — ледяным тоном прошипела графиня. — И вы, мисс Кармель! Или находите подобные беседы подходящими для ушей моего сына?
Она резко зашагала к выходу. Поравнявшись с Дезире, кинула на гостью ненавидящий взгляд:
— А вам, милочка, следует обзавестись костылём. Похоже, вертикальное положение даётся вам нелегко.
— Что вы имеете в виду? — нахмурила лоб Дезире, которая поняла, что графиня её оскорбила, но не могла взять в толк, как именно. — Что она имела в виду? — повернулась она к графу.
Беула потянула насупившегося виконта к выходу.
— Ах да, мисс Кармель, ваше наказание… — вспомнила леди Фабиана.
Я остановилась и спокойно взглянула на неё.
— Да, миледи?
— Вы не станете доказывать, что вашей вины здесь нет?
— Не стану, миледи.
Она была явно разочарована.
— Соответствующий вычет будет произведён из вашего жалованья, — обронила она уже безо всякого интереса.
Граф, так ни разу на меня и не взглянувший, кинул через плечо мистеру Фарроучу:
— Передай всем: с этого дня я вдвое повышаю жалованье прислуге.
— Слушаюсь, милорд.
Графиня бросила на мужа испепеляющий взгляд. Потом сладко улыбнулась мистеру Дрейку.
— Пожалуй, моему сыну следует брать уроки художественного мастерства. После внесённых им дополнений сходства прибавилось, вы не находите?
Она кивнула на один из холстов, который виконт украсил хвостом и рожками. В тяжёлой резной раме с бронзовым отливом и печатью благородной потертости помещался портрет незнакомого юноши. Обычное лицо, волосы цвета невидимости — не прямые и не кудрявые, богатый костюм и надменное, уверенное выражение. Судя по датам, написан тринадцать лет назад. Ничего примечательного… за исключением крохотной детали: у ног юноши сидела комнатная собачка. Та самая, которая вот уже вторую ночь забиралась ко мне в комнату. Сомнений быть не могло: те же уши-ракушки, белая бусина на носу и короткие, чуть подвернутые внутрь лапки.
