Мона тогда увидела руку Молли на рулевом колесе – на темных ногтях проступили желтоватые крапинки; такие возникают, когда отдираешь искусственные ногти. Нужно бы сначала обработать их растворителем, подумала Мона, а потом лечебной мазью.
Где-то за рекой они съехали с трассы. Деревья, поле, узкое двухполосное шоссе, временами – одинокий красный фонарь высоко на какой-нибудь вышке. Вот когда стали приходить другие голоса. И пошло: туда-сюда, туда-сюда. Голоса, потом Молли, опять голоса, опять Молли. Если разговор что-то и напоминал, так это попытки Эдди торговаться, только Молли умела это гораздо лучше, чем он. Даже не понимая, о чем идет речь, Мона была уверена, что Молли вот-вот своего добьется. Но она, Мона, просто не в состоянии это выдерживать, ей не вынести… этих голосов. Когда они приходили, ей хотелось забиться в угол как можно дальше от Энджи. Хуже всего был тот, кого звали Сам-Эдди или как-то вроде. Все голоса требовали, чтобы Молли отвезла Энджи куда-то ради чего-то, что они называли свадьбой. Тут Мона задумалась, не замешан ли здесь как-то Робин Ланье. Скажем, если Энджи и Робин собираются пожениться, то это просто обычная авантюра, в какие пускаются все звезды, чтобы заключить брак. Правда, ей никак не удавалось заставить себя в это поверить, и каждый раз, когда возвращался голос этого Сам-Эдди, волосы у Моны вставали дыбом. Однако она сообразила, что именно пытается выторговать Молли. Молли хотела, чтобы ее досье, полицейское или уж какое там, было вычищено под ноль. Мона с Ланеттой смотрели как-то фильм о девчонке, у которой было десять или двенадцать личностей, проявляющихся по очереди. Скажем, если одна была скромной малышкой, то другая – шлюховатой оторвой, но в фильме ничего не говорилось о том, что какая-то из этих личностей способна стереть свое личное дело в полицейском архиве.
Потом свет фар выхватил из темноты занесенную снегом равнину и низкие холмы цвета ржавчины – там, где ветер сдул белизну.
В ховере имелась небольшая электронная карта, какие бывают в такси или у дальнобойщиков, но Молли ее не включала, кроме одного раза – чтобы поискать цифры, которые называл ей голос. Через некоторое время Мона поняла, что именно Энджи указывает Молли, куда ехать, или, во всяком случае, это делают страшные голоса. Моне сильно хотелось, чтобы поскорее настало утро… Однако ночь еще не кончилась, когда Молли, погасив свет и прибавив скорость, понеслась сквозь тьму…
– Свет! – крикнула Энджи.
– Расслабься, – ответила Молли.
Мона вспомнила, как легко и ловко она двигалась в темноте у Джеральда. Тут ховер немного притормозил, вписался в длинный поворот и затрясся на неровной почве. Огоньки на приборном щитке погасли, будто вырубились все приборы.
– А теперь ни звука, ясно?
Ховер снова набрал скорость.
Высоко в небе загорелся ослепительный белый огонь. Мона углядела за окном какой-то крутящийся падающий предмет, а над ним – что-то еще… похожее на серую луковицу…
– На пол! Да пригни же ты ее!
Мона дернула застежку ремня безопасности Энджи как раз тогда, когда что-то звонко ударило ховеру в бок. Она столкнула Энджи на пол и накрыла ее шубой. А потом Молли резко дернула руль влево, и ховер обогнул какое-то препятствие, которого Мона так и не заметила. Мона глянула вверх: на долю секунды появилось в призрачном свете большое полуразрушенное черное здание, над распахнутыми настежь воротами горела единственная белая лампочка. И вот они уже проскочили в эти ворота, турбина взвыла на реверсе.
Удар, скрежет.
Просто не знаю, сказал голос, а Мона подумала: ну я-то знаю, каково это.
Тут голос рассмеялся и все никак не мог остановиться. Смех то слышался, то пропадал, то слышался, то пропадал, как будто кто-то включал и выключал звук. И смех был уже вовсе не похож на смех, когда Мона открыла глаза.
Над ней сидела девушка с маленьким фонариком в руке, такой Ланетта обычно вешала на кольцо для ключей как брелок. Силуэт девушки был неотчетлив, луч уперся в расслабленное лицо Энджи. Девушка перевела взгляд на Мону, увидела, что та смотрит в ответ, и смех, который не был смехом, прекратился.
– Кто вы такие, черт побери?
Свет бил Моне в глаза. Выговор кливлендский. Упрямое лисье личико под растрепанными обесцвеченными волосами.
– Мона. А ты кто? – Но тут она увидела молоток.
– Черри…
– А молоток зачем?
– Кто-то охотится за мной и Сликом. – Черри перевела взгляд на молоток, потом снова подозрительно посмотрела на Мону. – Это не вы?
– Вряд ли.
– Ты на нее похожа. – Свет скользнул по лицу Энджи.
– Не моих рук дело. Во всяком случае, раньше я выглядела иначе.
– Вы обе выглядите как Энджи Митчелл.
– Да. Это она и есть.
Черри передернуло. На ней было три или четыре кожаные куртки, полученные от различных дружков, – таков был кливлендский обычай.
– В этот высокий замок… – раздался изо рта Энджи голос, густой и тяжелый, как грязь; выронив от изумления молоток, Черри въехала головой в крышу машины. – Моя лошадь теперь пойдет, – продолжал голос.
В мечущемся луче фонарика Черри они увидели, как на лице Энджи задергались мышцы.
– Что вы медлите здесь, маленькие сестры, теперь, когда все готово к свадьбе?
Лицо Энджи расслабилось, превратилось в ее собственное, из левой ноздри побежала тоненькая струйка ярко-алой крови. Энджи открыла глаза, поморщилась от резкого света.
– Где она? – спросила она Мону.
– Ушла, – ответила Мона. – Сказала мне оставаться с тобой…
– Кто? – спросила Черри.
– Молли. Она была за рулем…
Черри хотела найти кого-то по имени Слик. Мона хотела, чтобы вернулась Молли и сказала ей, что делать. Но Черри трясло от одной мысли о том, чтобы остаться здесь, в бывшем цеху; она сказала, это из-за людей снаружи, у них пушки. Мона вспомнила звук, когда что-то ударило в бок ховера. Забрав у Черри фонарик, она стала исследовать корпус машины. В правом борту оказалась дырка ровно такого размера, чтобы Мона смогла просунуть в нее палец, а в левом нашлась еще одна, но уже больше – в два пальца.
Черри сказала, что им лучше подняться наверх – туда, куда, наверное, ушел Слик, – пока эти люди не решили войти внутрь. Особой уверенности Мона не испытывала.
– Давайте же, – торопила Черри. – Слик, наверное, наверху, у Джентри и Графа…
– Что ты сейчас сказала? – Это был голос Энджи, точно такой, как в стимах.
Ладно бы пушки, но когда они выбрались из ховера, на Фабрике оказалось чертовски холодно, а Мона была по-прежнему без чулок. Но – наконец-то! – занялся рассвет: серым на черном стали вырисовываться прямоугольники – скорее всего, окна. Девушка по имени Черри вела их, по ее словам, куда-то «наверх», отыскивая себе дорогу краткими вспышками фонарика-брелока, сразу за ней шла Энджи, Мона же завершала процессию.
