У Молли, как и у девочки Моны, ГРЕХа нет, ее рождение не зарегистрировано, и тем не менее вокруг ее имени (имен) роятся мириады предположений, слухов, противоречащих друг другу сведений. Уличная девчонка, проститутка, телохранитель, наемный убийца, она на различных уровнях сливается с тенями героев и злодеев, чьи имена ничего не говорят Энджи, хотя остаточные их образы уже давно вплетены в ткань мировой культуры. (Раньше все это тоже принадлежало 3-Джейн, а теперь принадлежит ей, Энджи.)
Молли только что убила человека, всадив ему в горло одну из своих разрывных игл. Упав на стальные перила, тяжелое, увешанное оружием мертвое тело обрушило значительный участок подвесного мостика. Из этой комнаты нет другого выхода – факт, обладающий определенным стратегическим значением. В намерения Молли, вероятно, не входило уничтожение подвесного мостика. Она стремилась лишь помешать головорезу-наемнику воспользоваться его привычным оружием – мощным короткоствольным ружьем с покрытием из черного светопоглощающего сплава. Тем не менее чердак Джентри теперь надежно изолирован.
Энджи понимает, что значит Молли для 3-Джейн, видит, почему 3-Джейн желает заполучить эту женщину, видит причину ее ненависти – и, зная это, постигает всю банальность человеческого зла. Энджи видит, как Молли беспокойно рыщет по серому зимнему Лондону, рядом с ней маленькая девочка, – и знает, не зная откуда и как, что та же самая девочка находится сейчас на Маргейт-роуд, 23, Брикстон. (Континьюити?) До недавнего времени отец девочки был хозяином человека по имени Суэйн, позже этот ловчила перешел на службу к 3-Джейн – ради информации, которой она снабжает тех, кто повинуется ее воле. Как и Робин Ланье, хотя, конечно, последний надеется, что ему заплатят иной монетой.
К девушке Моне Энджи испытывает странную нежность, жалость и до некоторой степени завидует ей. Хотя девушку изменили так, чтобы она как можно больше напоминала ее саму, жизнь Моны не оставила практически никаких следов в ткани бытия и олицетворяет в знаковой системе Легбы максимальное приближение к невинности.
Черри-Ли Честерфилд окружена печальными небрежными каракулями, ее информационный профиль напоминает рисунок ребенка: привлечение к суду за бродяжничество, нелепые долги, прерванная карьера медтехника «скорой помощи», шестого разряда, – и все это в обрамлении даты рождения и ГРЕХа.
Слик, или Слик Генри, – среди неГРЕХовных, но 3-Джейн, Континьюити, Бобби – все они щедро одаривали его своим вниманием. Для 3-Джейн он служит как бы фокусом второстепенного ассоциативного кода: в его последовательном ритуале конструирования роботов – реакции на вызванную уголовной химкоррекцией психическую травму – она видит собственные провалившиеся попытки изгнать призрак бесплодной мечты Тессье-Эшпулов. В коридорах памяти 3-Джейн Энджи нередко набредала на каморку, где манипулятор с паучьими лапами, перемешивая обломки краткой и вздорной истории «Блуждающего огонька», воплощает в шкатулки пронзительно печальные, горькие воспоминания – акт затянувшегося художественного коллажа. А у Бобби – воспоминания иные, они получены от художника, сумевшего добраться до вавилонской библиотеки 3-Джейн: это рассказ о медленном, печальном, почти ребяческом труде, воздвигающем на плоской равнине под названием Собачья Пустошь новые образы боли и памяти.
Внизу, в холодной темноте Фабрики, одна из кинетических скульптур Слика, управляемая подпрограммой Бобби, как раз сейчас отделяет левую руку от тела очередного наемника при помощи механизма, позаимствованного два года назад у комбайна китайского производства. Наемник, чье имя и ГРЕХ проплывают мимо Энджи цепочкой горячих серебристых пузырьков, умирает, прижавшись щекой к сапогу Пташки.
Только Бобби – единственный из всех людей в этой комнате – не представлен символами. И Бобби – это не отслужившее свой век тело, ремнями привязанное к носилкам, с подбородком, покрытым пленкой засохшей блевотины. Бобби – это даже не насмешливое, до боли знакомое лицо, глядящее на нее с монитора на верстаке Джентри. Может быть, Бобби – это массивный параллелепипед памяти, привинченный над носилками?
И вот, ступив на уходящие в бесконечность дюны грязного розового атласа под искусственным стальным небом, Энджи наконец-то свободна и от этой комнаты, и от всей ее информации.
Рядом с ней идет Бригитта, и нет никакого давления или пустоты ночи, никакого гудения потревоженного улья. Нет свечей. Континьюити тоже тут, представленный в виде самоходного завитка серебристой мишуры, который почему-то напоминает Энджи о Хилтоне Свифте на пляже в Малибу.
– Как ты себя чувствуешь? Лучше? – спрашивает Бригитта.
– Спасибо, намного.
– Я так и думала.
– Почему тут Континьюити?
– Потому что он твой двоюродный брат, созданный из биочипов «Мааса». Потому что он юн. Мы провожаем тебя на свадьбу.
– Но кто ты, Бригитта? Что ты есть на самом деле?
– Я – послание, которое приказали написать твоему отцу. Я – веве, которые он прочертил в твоей голове. – Бригитта придвигается ближе. – Будь поласковей с Континьюити. Он боится, что своей неуклюжестью заслужил твое недовольство.
Серебристая мишура бежит впереди них по атласным дюнам, чтобы возвестить о прибытии невесты.
41
Мистер Янака
Модуль «Маас-Неотек» уже остыл и на ощупь был едва теплым, но белая пластиковая подкладка под ним потемнела, будто от сильного жара. Запах паленых волос…
Кумико смотрела, как на лице Тика наливаются черные синяки. Он послал ее к шкафчику возле кровати за потертой жестянкой из-под сигарет – коробка была забита таблетками и дисками дермов. Разорвав ворот рубашки, жокей вдавил три самоклеющихся диска в фарфорово-белую кожу шеи.
Девочка помогла ему соорудить некое подобие перевязи, свернув петлей оптический кабель.
– Колин же говорил, что она забыла…
– Зато я не забыл… – Тик со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы, с трудом продевая руку в петлю. – Конечно, все это было только кажущимся. Но болеть рука будет долго… – Он поморщился.
– Мне очень жаль…
– Да ладно. Салли мне рассказывала. О твоей матери, я имею в виду.
– Да… – не отводя от него взгляда, сказала Кумико. – Она покончила с собой. В Токио.
– Кем бы ни была та женщина, это не твоя мать.
– Модуль… – Она посмотрела на обеденный стол.
– Она его выжгла. Впрочем, Колину это без разницы, он остался там. Развлекается с этим ее конструктом. Так что же затеяла наша Салли?
– С ней Анджела Митчелл. Салли отправилась на поиски того, из чего вырос этот макроформ. Какое-то место под названием Нью-Джерси.
Зазвонил телефон.
На широком экране за телефоном – отец Кумико, вернее, плечи и голова: видны черный костюм, часы «Ролекс», целая галактика микроустройств и опознавательных знаков братства на лацкане пиджака. Кумико подумалось, что вид у него усталый – усталый и очень серьезный. Серьезный человек за черной гладью стола в своем кабинете. Кумико пожалела, что Салли звонила из автомата без видеокамеры. Ей очень хотелось снова ее увидеть. Да, теперь, вероятно, такой возможности больше уже не представится.
