Книга Великосветский свидетель, страница 53. Автор книги Алексей Ракитин, Ольга Ракитина

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Великосветский свидетель»

Cтраница 53

Покинув зал судебных установлений, он направился по месту службы, сел за стол и написал на чистом листе бумаги:

«Прошу освободить меня от работы в делопроизводстве помощника прокурора Санкт-Петербургского окружного суда Шидловского В. Д. ввиду моего несогласия с его методами искажения расследуемых дел и игнорирования материалов, клонящихся к оправданию обвиняемой Жюжеван М. С момента подачи сего заявления не могу являться на службу ввиду того, что был отстранен от исполнения обязанностей устным распоряжением Шидловского В. Д.».

Текст выглядел довольно коряво, зато юридически корректно. Прокурор суда, несомненно, испытает большие затруднения при разрешении поставленного перед ним вопроса. Надписав шапку и подписавшись, Шумилов спустился в канцелярию и попросил зарегистрировать документ.

Секретарь, уже заканчивавший рабочий день, прочитав принесенную бумагу, схватился за голову и сначала стал уверять, что не примет «заявления с такой формулировкой», затем начал уговаривать Шумилова «подправить и изменить документ». В конце концов, потеряв терпение, Шумилов прикрикнул на секретаря: «Напишите в углу, что вы отказываете в приеме, поставьте дату и свою подпись. Когда я буду судиться с Шидловским, на заседание суда будет приглашен Сабуров, где я и покажу ему вашу писанину. Думаю, прокурору очень не понравится, что Вы присвоили себе право решать, какие документы на его имя принимать, а какие нет!» Секретарь после этих слов сдался, поставил входящий номер и зарегистрировал заявление в журнале входящих документов.

Дело приняло необратимый характер.


Через два дня в комнату, служившую Шумилову кабинетом, заглянула госпожа Раухвельд, домохозяйка. Вид она приняла самый что ни на есть заговорщический.

— К вам пришли господин, — она подала визитку, — и дама.

Визитка принадлежала Константину Хартулари. Шумилов выскочил в длинный, изгибавшийся буквой «Г» коридор и за поворотом, возле входной двери, увидел Жюжеван и адвоката. Они улыбались.

— Незваный гость хуже татарина! — засмеялся Хартулари. — Надеюсь, мы опровергли эту пословицу.

— Поскольку Вы здесь, я не спрашиваю, чем закончился суд, — ответил Шумилов.

Он представил домохозяйке своих гостей и они все вчетвером расположились в большой гостиной. Хартулари извлек из принесенной корзинки пару шампанского и лукошко с клубникой. Раухвельд быстро накрыла стол с самоваром и сдобой.

— У Мари начинается напряженная светская жизнь, ее график расписан на месяц вперед, все ее желают видеть, все хотят узнать, что же такого загадочного произошло на закрытом заседании, — со смехом заговорил Хартулари.

— Да-да, по освобождении мне прямо в зале суда стали дарить цветы, — закивала Жюжеван, — какой-то господин порывался немедля везти меня кататься в своей карете, а другой предложил выйти в залив на зафрахтованном пароходе. Я не ожидала, что за три дня стала такой популярной персоной.

Они пили шампанское и веселились. Более весомого повода для веселья, чем освобождение в зале суда, и придумать невозможно.

— Расскажите, что случилось после того, как меня удалил Шидловский? — попросил Алексей Иванович.

— Я признаюсь, думал, что Шидловский умнее, — начал Хартулари, — во время переговоров судья предложил ему отозвать обвинение. В этом случае суд бы закончился уже на второй день. Но Шидловский уперся. Он не мог сказать ничего разумного, он просто трясся и твердил, что не допустит оправдания Жюжеван. Поэтому получилось еще хуже для него же самого. Кони после перерыва опять вызвал на свидетельское место полковника Прознанского и теперь уже сам допросил его. Полковник признался, что придумал вопросы, которые прокурор задавал на допросах прислуге, то есть горничной Матрене Яковлевой и няне Алевтине Радионовой, и отрепетировал с ними ответы. Всем присутствующим окончательно стало ясно, что свидетельства этих маленьких, зависимых от Прознанских людей никак не могут претендовать на истинность. Они просто вызубрили то, что он них требовал полковник.

— Если бы полковник был человеком чести, он бы, наверное, застрелился прямо в зале суда, — сказала Жюжеван.

— Не будем говорить в таком тоне, — примирительно сказал Хартулари, — второго трупа не хватало нам в этом деле! Но позорище, конечно, было великим. По большому счету, Дмитрия Павловича Прознанского следовало судить.

— Полковник был страшен, — добавила Жюжеван, — он багровел, сверлил глазами судью, у него же сабля на боку висела, я боялась, он зарубит Кони!

— После допроса полковника судья еще раз подозвал нас к себе и вторично предложил Шидловскому отказаться от обвинения, — продолжил рассказ адвокат, — но тот как рогом уперся. Кони дал ему время подумать до следующего утра и закрыл заседание. Поэтому Мари провела в тюремной камере лишнюю ночь. На следующий день — уже в открытом режиме — последовало оглашение графологической экспертизы, долгое беспросветное мудрствование по этому вопросу. Шидловский клянчил у графолога утверждения о полной идентичности почерка Жюжеван с почерком анонимки, но так ничего и не добился. Я даже не стал допрашивать графолога: не о чем было спорить. После обеда заслушали заключительные речи обвинения и защиты.

— Вы знаете, как перевернулся Шидловский? — перебила адвоката Жюжеван, — в заключительной речи он стал утверждать, что любовные отношения между мной и Николаем «могли быть не обязательно плотскими». Вы представляете! Все обвинительное заключение построено на тезисе об интимной связи, весь процесс Шидловский пытался доказать, что она существовала, а в заключительном слове сделал вид, будто ничего такого не утверждал.

Тут уже засмеялся Шумилов:

— Бедный Вадим Данилович! Стало быть, он не спал всю ночь, переписывал заключительное слово…

— И во время выступления обвинителя в зале стоял некий непочтительный гул, — заметил Хартулари. — Люди почувствовали, что на закрытом заседании произошло нечто, разрушившее версию обвинения, но конечно, не знали, что именно, и терялись в догадках.

— Зато посетители очень внимательно слушали Константина Федоровича. Я даже записала некоторые тезисы, он прекрасно выступил, — Жюжеван извлекла из сумочки тетрадку, намереваясь прочесть записанное (Хартулари тут замахал руками: «Избавьте меня от цитирования меня же!»). — Ага, вот: «История с рубашкой такая же неудачная выдумка, как и откровенность подсудимой о своей любовной связи. Упомянутые доказательства обвинения, по мнению моему, настолько слабы, что ссылка на них равносильна просьбе поверить на слово». И тут из зала выкрикнули: «Так кто же убил?».

— Да, публика поняла уже, что обвиняемая к смерти Николая Прознанского отношения не имеет. Ну я и рассказал о том, как понимаю его самоубийство. О том, что он был отчужден от родителей, меланхоличен, хотя и умен, но ленив и учиться не любил. Не случаен, я полагаю, выбор даты — 18 апреля — спустя ровно месяц с того дня, когда Николай был отвергнут Верой Пожалостиной. Не желая, чтобы его уход из жизни выглядел как признак слабости и мужской несостоятельности, Прознанский обставил его романтически-загадочно: написал анонимку, заронил зерно сомнения в души близких… А вдруг и правда есть некая законспирированная организация, с которой Николай имел некие загадочные связи и которая уничтожила его? Нечаевщина еще ведь у всех в памяти. История с папиросами, пропитанными морфием, тоже не случайна. Николай понимал, что после его смерти начнут вспоминать и по-новому оценивать события последних дней, и отравление странными папиросами предстанет необъяснимо-загадочным предостережением. Близкие будут вспоминать и сетовать: как же мы не уберегли его после первого покушения? Не поняли? Не насторожились?

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация