– Даже не знаю, как и произошло, – повинился звонкоголосый, – сама как-то из рук выскользнула. Дракона начал рассматривать, повернул, а она и выскользнула.
Феоктистов болезненно застонал. Сволочи, что же они делают! Стиснув зубы, он попытался растянуть путы, но они крепко держали запястья.
– Смотри, как зашевелился, – прозвучал густой баритон. – Успокой его, чтобы не дергался, а то работать не даст.
– Это мигом, – отреагировал хрипатый.
Неподалеку шаркнул стул. Потап Викторович услышал приближающиеся шаги. Тяжелые. Опасные. А уже в следующую секунду ощутил сильнейший удар по голове. Сознание померкло…
Очнулся он оттого, что громко хлопнула входная дверь. Затем раздался звук удаляющегося лифта, а потом на него бетонной плитой навалилась тишина, казавшаяся настолько тяжелой, что не хватало сил ни крикнуть, ни пошевелиться. Единственное, что он мог себе позволить, – это продрать глаза, и первое, что увидел, – красный цвет, заливший мешковину. Потребовалось некоторое время, чтобы осознать – это его кровь. Кожу на лице неприятно стягивало. Веревка крепко въелась в кожу, принося страдание. Казалось, миновала вечность, прежде чем удалось ослабить на запястьях путы и вытащить руки. Развязав голени, он стянул с головы мешок, протопал к старинному трюмо, стоявшему в прихожей, и увидел свое отражение в зеркале – на него смотрел немолодой измученный человек с разбитым лицом, постаревший за последние несколько часов на десяток лет.
Оттерев с лица сукровицу, Потап Викторович вернулся в комнату. Стены квартиры, прежде увешанные полотнами Рубенса, Тициана, ван Дейка, теперь показались ему безобразными. Квартира выглядела оскверненной, уничтоженной. Куда ни взглянешь, наталкиваешься на злодеяние преступных рук. Дело всей жизни было растоптано, поругано, а сам Феоктистов ощущал себя раздавленным. После такого удара обычно не поднимаются…
Он прошел в зал, где висели главные картины его коллекции – фламандская живопись позднего Возрождения. Прежде Потап Викторович никогда не обращал внимания на обои в комнате, но теперь вдруг с удивлением отметил, что они какого-то легкомысленного светло-розового цвета. Спотыкаясь о вещи, разбросанные на полу, прошел в другую комнату, еще несколько часов назад радовавшую его развешанными полотнами Лукаса Кранаха Старшего. Теперь на их месте торчали грубо тесанные колышки. Он заметил даже отклеившиеся обои, которые удачно закрывала картина Дюрера.
В кабинете, где хранились китайские вазы, валялись осколки фарфора, разлетевшиеся по всему полу. Большая их часть была растоптана, как если бы это был не фарфор с тысячелетней историей, а обычный пляжный ракушечник. Битый фарфор неприятно скрипел под подошвами, доставляя тем самым еще большие страдания. Подле громоздкого двухсотлетнего книжного шкафа, по заверению искусствоведов, стоявшего в спальных покоях последнего государя, Потап Викторович разглядел большой осколок фарфора и нагнулся, чтобы поднять его. На нем сохранился фрагмент цельной композиции – голова оскаленного дракона. Будто бы отрубленная… Где-то среди других осколков покоилось его тело, растертое в фарфоровую пыль обувью грабителей. Глаза у дракона были ярко-красными и какими-то особенно рассерженными.
Феоктистов бережно положил фарфоровый кусок на стол, где обычно справа стояло старинное бронзовое пресс-папье в виде льва, принадлежавшее прежде Петру Столыпину, а слева – прибор с чернильницей и подсвечниками. Теперь не было ни того, ни другого. В своем кабинете за письменным столом, в окружении шкафов, заполненных антикварными вещами – от милых фаянсовых фигурок до фарфоровых ваз, – он чувствовал себя невероятно комфортно и счастливо. И вот сейчас, перешагнув порог кабинета, он вдруг ясно осознал, что более никогда не вернется к прежнему состоянию.
Потап Викторович рукой потянулся к телефону, стоявшему в центре стола, и поспешно набрал номер.
Андрей Васильевич нервно посмотрел на часы – Феоктистов опаздывал уже на сорок минут. Он пытался дозвониться до него, но абонент молчал. Пунктуальный, аккуратный, по заверению тех, кто его близко знал, Потап Викторович был точен даже в мелочах. А ведь это не просто интервью, а в какой-то степени встреча, которая может определить его деятельность на ближайшие три года. В последнем телефонном разговоре Толокнов кратко намекнул Феоктистову о том, что имеется возможность достойно представить его коллекцию за рубежом. В папке на его столе уже лежал разработанный проект, оставалось только согласовать его в Министерстве культуры.
После интервью с Феоктистовым у него была запланирована еще одна встреча с чиновником из Департамента искусства: из Франции и Англии на днях со своими экспонатами должны были прибыть в столицу сразу четыре национальных музея, и журнал получал серьезный заказ на освещение готовящихся мероприятий. Следовало махнуть рукой на срывающееся интервью, собственно, как и на самого Феоктистова, и спешить в министерство, но Толокнов, предчувствуя неладное, решил дождаться сообщений.
Прозвеневший звонок вывел его из задумчивости.
– Слушаю, – поднял он трубку.
– Это Андрей Васильевич? – раздался в трубке сдавленный голос, показавшийся ему знакомым.
– Да, он самый. С кем я разговариваю?
– Это… Это Феоктистов беспокоит…
– Потап Викторович, ну, наконец-то! – воскликнул Толокнов. – А то я весь испереживался. Мы вас ждем, ждем, а вас все нет. Что-то у вас голос не совсем… Уж не приболели ли? А то…
– Не приболел, со мной кое-что произошло, – перебил его Феоктистов все тем же сдавленным голосом. – Мою квартиру ограбили.
– Что?! – невольно выдохнул Андрей Викторович, переложив трубку из взмокшей ладони в другую руку. – Что вы такое говорите?!
– Да, это так… Вынесли всю мою коллекцию: полотна, фарфор, иконы, фаянсовые статуэтки, старинное оружие… Все! Все то, что я собирал долгие годы и чем гордился. Даже не знаю, как сумею пережить эту потерю…
– Как же это могло произойти? – ошарашенно спросил Толокнов.
– Очень просто… Как это обычно делается… Шарахнули по башке чем-то тяжелым, когда я выходил из комнаты, а потом просто втащили вовнутрь… Связали, чтобы я особенно не бузил, потом еще добавили, да так, что я сознание потерял. Вот только что очнулся.
– Голубчик вы мой, даже не знаю, что вам и сказать. С вами-то все в порядке?
– Думаю, что есть сотрясение мозга. Рассечения на затылке, на лице… Но это ерунда! Я лишился всего! Что мне теперь делать?
– Вы звонили в полицию?
– Пока еще нет. Я позвонил сразу вам.
– Нужно немедленно вызывать полицию. Немедленно!
– Вы уверены? – уныло протянул Феоктистов. – Боюсь, что это не самая хорошая идея.
– Потап Викторович, вы ли это говорите? Может, у вас помутнение рассудка? Вас ограбили, унесли всю коллекцию, а вы говорите о том, что это не самая хорошая идея. Ведь ее же надо искать! И чем быстрее полиция займется поисками, тем лучше!
– Все не так просто… тут… совсем другое… дело, – со сбившимся дыханием произнес Феоктистов. Было понятно, что говорит он с трудом. Неожиданно пауза затянулась, в какой-то момент Толокнов даже перепугался, что не услышит продолжения, но уже в следующую секунду Феоктистов снова заговорил: – Дело в том… что… некоторые картины… приобретены не совсем законно. Разумеется, я их не воровал, но ко мне могут возникнуть вопросы. Скажем так, я купил их неофициально.
