– Я не понимаю, о чем вы говорите, – побелел Алекс.
– Я говорю о картине Боттичелли «Портрет старика».
– Я не знаю такой картины.
– Она была украдена у русского коллекционера Феоктистова. Ответьте мне сразу: у вас много криминальных картин?
– Я – бизнесмен! У меня солидная репутация, я работаю с серьезными клиентами. Вряд ли они стали бы обращаться ко мне, если бы я имел дело с уголовными элементами.
– Тогда ответьте мне: кто ваши поставщики?
– Эти люди не имеют к криминалу никакого отношения. Я не могу их назвать.
– Вижу, наша беседа не получается… Придется поговорить с вами в другом месте. Продолжайте обыск! – обратился Гельмут к полицейским.
Подошел Отто Цайбер, в руках он держал картину Боттичелли «Портрет старика».
– Где вы ее нашли?
– В спальной комнате, под кроватью. Под полом был тайник, вот она в нем и лежала. Там есть еще несколько картин.
– Что вы на это скажете?
– Мне нечего добавить, я уже все сказал. Уверяю, у вас будут серьезные неприятности.
– Вы даже не представляете, сколько раз мне приходилось это слышать, – усмехнулся Пельц.
– Делайте что хотите! – в сердцах воскликнул Шрайбер и, устроившись за столом, принялся наблюдать за тем, как полицейские открывают шкафы, снимают с полок предметы, сверяют антикварные вещи с альбомами, простукивают стены и полы…
– Осторожнее! – в отчаянии крикнул он полицейскому, небрежно ухватившему фарфоровую вазу. – Этой посуде четыреста лет! Вашей зарплаты за пять лет жизни не хватит, чтобы купить даже осколок от нее!
Усмехнувшись, молодой полицейский поставил вазу на место.
– Постарайтесь ничего не разбить. Мы ищет только то, что пропало из коллекции, – еще раз напомнил Пельц.
Открыв шкаф со стеклянными дверцами, он сразу наткнулся на медную голландскую миниатюру восемнадцатого века, на которой был нарисован полуразрушенный замок. Весьма тонкая и запоминающаяся работа. Эту гравюру невозможно было спутать ни с какой другой работой, потому что похожих миниатюр просто не существовало. В коллекции Феоктистова она значилась под двадцать пятым номером.
– Прошу вас засвидетельствовать, – повернулся Гельмут к двум понятым, немолодой женщине лет пятидесяти, тихонько сидевшей на стуле, и тридцатилетнему мужчине, без конца порывавшемуся закурить и всякий раз прячущему распечатанную пачку в карман. Выглядел он взволнованным, словно обыск проходил в его собственной квартире. – Гравюра, предположительно восемнадцатого века, была обнаружена в квартире господина Шрайбера, вот в этом деревянном шкафу… Именно такая гравюра была украдена из коллекции господина Феоктистова.
– Бред какой-то! – вскочил со своего места Шрайбер. – Эту гравюру я вообще получил не из России. Она не имеет никакого отношения к коллекционерам.
– Сидеть! – негромко, но властно приказал инспектор. И уже мягче добавил: – Если не хотите неприятностей.
– Боже мой, – покачал головой Шрайбер, – за что же такое наказание! Видимо, встреча сорвется, – ослабил он галстук.
– У меня ощущение, что вы еще долго ни с кем не встретитесь. Вот разве только в присутствии надзирателя и адвоката, – хмыкнул Гельмут и продолжил изучать стоящие на полке миниатюры.
– Еще одна картина… В коллекции Потапа Феоктистова она числится под тридцать четвертым номером, – торжественно объявил Цайнер, демонстрируя полотно.
– Подними повыше, – попросил Пельц, заметно волнуясь. – Поднеси к свету… Да, под этим углом.
Гельмут тотчас узнал картину «Адам и Ева», принадлежащую художнику Маттиасу Стому. Судя по одухотворенным лицам первых людей, они находились в Эдеме и, видно, еще не осознавали своего счастья. Впереди у них было грехопадение, давшее начало человеческому роду, и изгнание из Рая, после которого они превратятся в простых смертных. Краски на картине были сочными, яркими, точно передававшими настроение.
– А что вы скажете про эту картину, господин Шрайбер? – спросил инспектор.
– Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал, – угрюмо ответил антиквар.
– Где вы взяли эту картину? – повернулся Гельмут к Цайнеру.
– Вот за этим шкафом, – показал тот на громоздкую мебель, стоящую в углу комнаты, – там лежат еще четыре полотна.
– Что же вы, господин Шрайбер, так плохо прячете ворованные картины? Наверняка думали, что вам ничего не грозит?
Отвернувшись, Алекс промолчал.
Инспектор переходил из одной заставленной дорогими антикварными вещами комнаты в другую. На стенах висели картины с натурщиками канувших столетий… Красивые женщины и ладные мужчины, молодые, полные жизни юноши и девушки и совсем немощные старики, чьи лица были разбиты дряхлостью. Но здесь не было случайных лиц, и каждое из полотен являлось шедевром.
Квартира напоминала запасники богатого музея, который может позволить себе роскошь не выставлять на обозрение картины Боттичелли, Джорджо Вазари, Альбрехта Дюрера… Многие полотна просто были свалены на пол, через них приходилось перешагивать, чтобы не наступить, другие стояли в рамках, прислоненные к стене. На тумбочках лежали шкатулки, в которых хранились антикварные ожерелья, старинные кольца и серьги. Два больших шкафа из красного дерева, видно пережившие на своем веку не один десяток хозяев, были заставлены нарядными кубками, покрытыми позолотой, и хрупкими вазами. В прежние века столь изысканная посуда являлась мерилом достатка богатого дома, и вот теперь, пережив столетия, она обрела покой в пыльной квартире антиквара.
Вот только надолго ли?
Обыск занял шесть часов. Понятые, истомленные долгим ожиданием, лишь покрякивали, глядя на ценности, и спешно кивали, когда им предлагали лицезреть очередную вещицу из коллекции господина Феоктистова.
Удалось выявить двадцать три украденных предмета: среди них десять картин фламандской школы, шесть гравюр семнадцатого века из знаменитых венецианских мастерских, четыре старинных кремниевых немецких пистолета, один итальянский стилет тонкой работы и две турецкие сабли, чьи рукояти украшали драгоценные камни.
Понятые расписались в бумагах и ушли.
– Вы забрали все, что нужно. Теперь я могу уйти? – спросил Шрайбер.
По собственному опыту Гельмут Пельц знал, что после обыска наступает самое удачное время для допроса: в какой-то степени подозреваемый деморализован, ожидает от судьбы лишь наихудшего и накатившим раскаянием рассчитывает как-то смягчить свою незавидную участь. Такое состояние не бесконечно. Через час-другой он уже свыкнется с этим новым состоянием, и говорить с ним будет куда сложнее.
– Вы плохо представляете свою ситуацию. – Пельц повернулся к Цайнеру, стоявшему рядом, и распорядился: – Наденьте на арестованного наручники.
– Слушаюсь.
