— И что у нас здесь? — поинтересовался шарик прямо с порога.
— Пациент, изъявивший желание покинуть сей кров.
— К сожалению, мой дорогой, это невозможно.
— Почему ж, любезный друг? Ужель я под арестом?
— Пока еще нет, но если понадобится, то я за пять минут могу получить разрешение Полковника на ваше задержание.
— Потребно ли беспокоить по пустякам столь занятого человека?
— Кончайте ломать комедию, сержант, или я буду вынужден вколоть вам успокоительное.
— Попробуйте, — сказал я. — И вы узнаете, куда я вам засуну ваш шприц.
— Дождались на свою голову еще одного чокнутого опера, — сказал доктор куда-то в пустоту. — И где их только набирают? Ничего, и не с такими справлялись.
— Ой ли, добрый молодец?
Автохирург попытался впрыснуть мне инъекцию транквилизатора через матрас прямо в мягкое место, но я вовремя засек подозрительные шевеления под собой и отпрыгнул в сторону. Заодно лишний раз продемонстрировал, что я уже здоров.
Механическая рука с инъектором описала полукруг, упершись мне в грудину, но я снова легко увернулся от укола, в придачу вывернув конечность ревностному железному медику.
— Что еще? — осведомился я. — Шестеро санитаров с бейсбольными битами? Стоит ли унижать свою профессию, док, меня вам все равно не удержать.
— Это мы еще посмотрим, — заявил он и с неожиданной для его комплекции резвостью выскочил за дверь, защелкнув замок.
В рабочем режиме я взломал бы его за пару секунд, но сейчас инструментов под рукой не было. Служители медицины, на первых порах столкнувшиеся с кучей пустых коек, еще недавно занимаемых нетерпеливыми агентами, рвущимися в «поле», настояли, чтобы на территории клиники телепорт не работал, а также отбирали у пациентов все их орудия труда.
Чтобы хоть как-то занять время, я доломал автохирурга, оторвав ему поврежденную руку, и принялся наносить ею методичные удары в дверь, горланя при этом столь уместную в данных обстоятельствах «Дубинушку».
— Прекратите вандализм! — заверещал комм тоненьким голосочком. — Наши барабанные перепонки не выдерживают фальшивых нот!
— О-отдай-те мне оде-ежду, — протянул я на тот же мотив. — Э-эй, ух-нем! Эй, родимая, сама по-ойдет.
Комм выразился исключительно нецензурно, с некоторой долей виртуозности, говорившей о долгой практике, и отключился.
Пение и стучание в дверь успели меня несколько утомить. Но остановиться на полпути — значит показать собственную слабость, и я продолжал. Вы уже должны были заметить, что останавливаться на полпути сержант Соболевский абсолютно не способен.
Не знаю, что их добило — нанесенный медицинскому оборудованию ущерб или пение, но выбранная стратегия дала результаты, и когда дверь снова открылась, на пороге возник мой старый знакомый.
— Здра-а-австуй, Фе-е-ельдман, — пропел я. — Что-о-о ты ска-а-ажешь?
— Прекрати петь, если можно.
— Нет, сна-ча-ала гово-о-ори.
— Мой коллега Кац упорствовал по поводу твоей выписки до последнего и даже обращался к самому Полковнику. Полковник сказал, что если бы в больнице были трехметровые англиевые стены, он бы, пожалуй, разрешил тебя оставить, но, поскольку их нет и в ближайшем будущем не предвидится, а также учитывая твой поганый характер и дурные привычки, приобретенные, вероятно, в недалеком детстве, дешевле будет тебя выпустить. Кстати, Кац настоял, чтобы стоимость ремонта поврежденного тобой автохирурга вычли из твоей зарплаты.
— Вы-чита-ай-те, вы-чита-ай-те, — пропел я. — Мне на э-э-то на-а-а-пле-вать, наплевать.
— Ты прекратишь петь сам или мне вызвать бригаду санитаров и затолкать тебе в рот кляп так глубоко, чтобы он был виден и с другого конца?
— Так и быть, — смягчился я. Шутки шутками, но от этих медиков можно ожидать чего угодно! — Где мои шмотки?
— В шкафчике, идиот. И если уж ты сам себя выписал, зайди к Полковнику, он хотел с тобой поговорить.
Пока я одевался, он не уходил из палаты и пристально за мной наблюдал. Очевидно, следил, чтобы я не поломал еще чего-нибудь. Когда процесс моего облачения подошел к концу, он вынул из кармана халата конверт и протянул мне.
— Кац просил тебе передать.
Мне не надо было распечатывать послание, чтобы узнать, что внутри. Там должен лежать презерватив, причем экстремалы имели обыкновение класть использованный. Старая хохма. Мол, такие пациенты, как я, попросту не должны размножаться.
Место действия: Штаб-квартира Гвардии.
Точное местонахождение неизвестно
Время действия: шестой день Кризиса
Полковник еще больше осунулся и постарел. Сейчас он выглядел восьмидесятилетним старцем с впалыми от усталости, но все же гладко выбритыми щеками и красными от постоянного чтения сводок и хронического недосыпания глазами. Неизменными оставались только раритетная трубка да удушливая табачная атмосфера. Но поскольку сам я снова припал к никотиновому источнику, меня сей факт абсолютно не смущал, как он смущает моих не подверженных этому пороку коллег. Хотя должен уточнить, что никто из самых заядлых противников пассивного курения никогда не осмеливался сделать замечание обладателю этого кабинета.
— Как себя чувствуешь, сержант?
— Снова в форме.
— Позволь поздравить тебя с удачным рейдом. — Тон его отнюдь не был праздничным. — Стеклов представил тебя к награде, я не возражаю.
— Не так уж там все было и хорошо.
— Да, — вздохнул он. — Все плохо. Очень плохо.
Было ясно, что его слова относятся не только к моей вылазке. Скорее, он просто оценивал общее положение дел. Все-таки нельзя, чтобы подчиненные видели свое начальство в таком виде. Когда ты в тупике, устал, зол, обижен на весь мир и у тебя опускаются руки, только мысль о несгибаемом Полковнике, воплощающем сам дух Гвардии, позволяет тебе не сдаваться и идти дальше. Мне стало не по себе.
— Вы о чем, сэр?
— Обо всем, сержант. Мы потеряли шестерых парней. Я потерял.
Понятно. Комплекс вины. Как раз то, что я испытываю сейчас по поводу восьмидесяти шести трупов со «Святого Иосифа». С другой стороны, мне гораздо легче, потому что моя операция закончилась, а операция Полковника закончится только с его отставкой, а до тех пор на нем будет лежать ответственность за десять тысяч жизней его подчиненных.
— Вряд ли стоит во всем винить себя, сэр, — чуть ли не дословно процитировал я Моргана.
Как все оказывается просто, когда речь идет о ком-то другом. Мы можем до хрипоты убеждать другого человека в том, во что сами не верим.
— А кого мне еще винить, сержант? — возразил он. — Ты молод, а в молодости все воспринимается иначе. Кое-каких вещей молодость не в состоянии понять. Я ответственен за все смерти, все увечья, все сломанные руки и выбитые зубы, потому что я — глава организации, и в конечном итоге именно я принимаю решения и посылаю вас на смерть.
