История как история, еще и не такое потомкам рассказывают по дороге в детский сад, чтобы не ныли. Соль в том, что много лет спустя он случайно вспомнил про Ыгумагапа и смеху ради женил его на злой тувинской демонице по имени Чылбыга
[7]
. Сочинил подробное описание свадьбы – уморительно смешное с точки зрения грамотного этнографа и невыносимо занудное для остальных – а потом увлекся и написал продолжение, добрую дюжину свеженьких тувинских мифов об Ыгумагапе, да таких достоверных, что какие-то шустрые составители очередного сборника мифов и легенд народов Сибири тут же умыкнули с сайта истории об Ыгумагапе и напечатали, как водится, не спрашивая разрешения, в разделе «Предания о богах» – к величайшему восторгу Эвы, которая по сей день хранит книжку на самом видном месте и таскает в сумке на важные встречи, как талисман.
Ну то есть все как всегда.
– Причастность к мифу может оправдать любую жизнь, – вдруг сказала Эва. – Вообще любую! Я и сама, честно говоря, не отказалась бы. Всегда хотела попросить тебя сочинить сказку обо мне. Но почему-то стеснялась. Думала, ты на смех меня поднимешь.
Пожал плечами:
– Ну, поднял бы – и что с того?
– Не знаю. Вроде, ничего страшного. А все равно не хотелось, чтобы ты надо мной смеялся. В смысле, вот именно по этому поводу – не хотелось бы. А так-то смейся на здоровье.
Предложил:
– Так давай о тебе и сочиню, раз призналась. Зачем нам какой-то Щусь?
Эва упрямо помотала головой.
– Ему нужнее. Он уже умер, и ты – его единственный шанс. Никто больше так не умеет, чтобы – хоп! – и перед нами самый настоящий аутентичный текст, как будто всегда был; некоторые свидетели тут же начинают смутно припоминать, как читали его еще в студенчестве среди множества прочих учебных материалов. Ну и потом, честно говоря, я пока даже на одну сказку не нажила. В смысле, ничего такого, о чем в сказках рассказывают, натворить не успела. Разве только пингвинов видела. Целую толпу. Но – в зоопарке. Не считается.
Сказал:
– Если честно, я твоего Щуся просто не вытяну. Я же вообще ничего не знаю – ни о нем, ни о времени, ни о среде…
– Ну так я же знаю! – воскликнула Эва. – Перед тобой единственный и неповторимый специалист по Гуляй-Полю. Я тебе все расскажу. Вообще не вопрос!
Поднял руки, не то капитулируя, не то защищаясь от ее напора.
– Конечно, за фактами дело не станет. Но этого мало. Мне вообще не на что опереться. Если бы люди в том месте и в то время действительно складывали легенды, все равно о ком, я мог бы взять их за образец. А так поди пойми, как могут выглядеть сказки, которых вообще никогда не было.
– Спокойствие, только спокойствие, – сказала Эва. – Все это вполне можно реконструировать. Сказка, легенда – это же устный жанр. Образцы устной речи у нас есть. Систему ценностей я тоже вполне представляю, то есть, смогу тебе объяснить, что для них было важно, о чем упомянули бы обязательно. И какие факты могли бы игнорировать как малозначительные. Если этого окажется мало, отведу тебя в библиотеку. Благо я уже знаю, что на ту тему надо рыть…
– Эвка! Какая, к черту, библиотека?!
– Ну слушай, – вздохнула дочь. – В больницу-то ты ездишь как миленький. Хотя постоянно говоришь, что толку от этих процедур никакого. Но ездишь же! Значит, на это силы есть. Уже хорошо. А тут не больница, в библиотека. Там в сто раз интересней. Скажешь, нет?
Открыл было рот, чтобы сказать это самое «нет», и тут же закрыл. Потому что она была совершенно права. Действительно интересно. Такой вызов! Сам ни за что не взялся бы, просто в голову не пришло бы создать с нуля несуществующую устную традицию. Никогда такого не делал. А «интересно» – это по-прежнему серьезный аргумент. Может быть вообще единственный, до сих пор не утративший смысл.
Сказал:
– Ладно. Но учти, ты попала! Плакала твоя диссертация. Теперь вместо того, чтобы доводить ее до ума, будешь вводить меня в контекст. В режиме нон-стоп, благо у меня бессонница, а ты выкручивайся как знаешь. И трепещи: я гораздо хуже банды тупых пятиклассников, от которых ты так страдала на школьной практике. Им просто все по барабану, а у меня, как у всякого несносного всезнайки, по любому вопросу свое заранее составленное драгоценное мнение. Даже любопытно, как ты будешь выкручиваться. И вот еще что учти: пути к отступлению у тебя уже нет.
– Нет? – изумленно переспросила Эва.
И не дожидаясь ответа, заключила его в объятия, чего не делала уже лет двадцать. Или даже двадцать пять. Словом, очень давно.
* * *
– Ужас не в том, что через четыре месяца я понял, что все сделанное надо выкинуть, забыть и не переписать даже, а начать заново, с нуля, – весело говорил он пять лет спустя. – И даже не в том, что, по уши зарывшись в эту абсурдную работу, я позорно выздоровел, не сдержал обещания помереть до конца года и навсегда подорвал свой отцовский авторитет. Ремиссия – штука загадочная, с каждым может случиться, это как в лотерею выиграть, никто не виноват. Настоящий ужас моего положения заключается в том, что когда-нибудь я все-таки умру. И если Эвка права, и на том свете действительно «тусуют» все умершие, мне придется отыскать среди них этого чертова Щуся. Сказать ему: «Привет, атаман Феодосий, сюрприз-сюрприз! Я написал о тебе много сказок, выложил их в интернет, народ читает, прикалывается, один чудак уже монографию настрочил, а какие-то киевляне мультфильмы по мотивам делать затеяли – все как ты хотел и даже немного лучше». И на глазах у почтенной публики – с моей удачей можно не сомневаться, что в первых рядах окажутся любопытствующие Гомер, Набоков и, предположим, Лотман, просто для смеху – начать читать, громко, вслух: «Сказка о том, как атаман Щусь с комиссаром пингвинов воевал».
Стрэнжырз инзынайт
– Strangers in the night, – поет Тома.
Ну, то есть, очень условно поет. Я не говорю «завывает» только по одной причине: Тома мой друг. Он мне дорог. Гораздо дороже какой-то там дурацкой истины. Поэтому давайте договоримся, что Тома все-таки поет. А не завы…
Все, проехали.
– Стрэнжырз инзынайт! Ыксчэнджынг глянсыз! – старательно выводит Тома.
Старательно – в том смысле, что пытается произносить слова с максимально ужасающим акцентом. Хотя чего тут особо стараться, у него и свой будь здоров.
Но Томе кажется, что если усилить акцент, будет гораздо смешнее. Он, в общем прав, первые пять секунд все так и есть.
Однако на «самсынгын ерайз» я ломаюсь. И говорю жалобным голосом мультипликационного поросенка, или например зайчика:
