Таким образом, хотя разговор их не был стеснен ничем, между ними никогда не было сказано ни одного слова любви. Но каждый взгляд их, каждое дыхание, каждое биение пульса, передающееся одной дрожащей рукой другой, были посредниками чувств их и говорили более понятным языком, нежели сумели бы сделать уста.
Хитралекхи отличалась необыкновенной красотой и повсюду возбудила бы к себе внимание, если бы явилась не в сопровождении Дамаянти. Лицо ее представляло тип благороднейшей по форме индусской расы, рост был высок, формы роскошны, только цвет кожи несколько темнее, чем у Дамаянти, а волосы чернее и жестче. Зато пылкая чувственность юга выступала у Хитралекхи гораздо яснее как во взглядах, так и в осанке и движениях, и, возможно, сэр Вильям увлекся бы молодой прислужницей, если бы не Дамаянти. Возможно, он тогда заметил и понял бы пылкие, полные страсти взгляды, которые она на него бросала.
Но теперь он ничего не замечал: он видел одну Дамаянти.
Громадное наслаждение доставляла сэру Вильяму беседа двух молодых женщин, когда баронесса Имгоф приезжала к бегум. Одна — высокообразованная европейка с ясным, светлым и острым умом, другая — индуска с тонким чувством, напоминающим растение не-тронь-меня. Он восхищался баронессой и обожал ее, но Дамаянти, даже в ее присутствии, казалась ему прелестнее и привлекательнее.
Он блаженствовал, слушая их разговоры, ему казалось, будто ум его развивался еще более, так что баронесса не раз ласково и одобрительно кивала ему головой, удивленная его меткими замечаниями, в то время как Дамаянти, поднимая на него влажные глаза свои, крепко прижимала руку к сердцу, так как ей становилось больно оттого, что она не может достигнуть такой высоты знания, как европейская женщина; и, только читая в глазах его искреннее восхищение, она снова блаженно улыбалась и с детски-наивным увлечением целовала руки баронессы, как будто благодарила ее за то, что она не отнимает у нее возлюбленного.
Дамаянти не раз говорила с сэром Вильямом и о Гастингсе, которого видела всего один раз. Строгий, гордый и храбрый, он внушил ей не только страх, но и ужас. Сэр Вильям отзывался о Гастингсе с искренним восхищением, и она однажды шепнула ему на ухо:
— Если этот гордый губернатор ваш друг, если вы любите и уважаете его так, как говорите, то посоветуйте ему быть настороже, потому что у него есть враги, и немало, — и, понизив голос, прибавила: — Нункомар принадлежит к их числу.
Сэр Вильям улыбнулся.
— Такой человек, как Гастингс, — возразил он, — не может обойтись без врагов. И если бы даже магараджа оказался его противником, то он не побоится его так, как боюсь я.
Она, покраснев, опустила голову и поспешила переменить тему разговора. Расспрашивала о жизни во дворце губернатора, о приемах, об окружающих людях. Сэр Вильям подробно рассказывал ей обо всем, что творилось в резиденции, улыбаясь напряженному вниманию, с которым Дамаянти следила за каждым его словом. А затем она, вся дрожа и в душе проклиная свою бесхарактерность, передавала магарадже все, что слышала.
Ей было больно и казалось унизительным выпытывать у возлюбленного тайны и тем, может быть, вредить губернатору, которого тот так любил и уважал. Но она дрожала при мысли, что Нункомар мог запретить сэру Вильяму посещать его дом.
Магараджа был вполне доволен сообщениями Дамаянти. Он приказал ей продолжать беседы с молодым англичанином и выспрашивать его еще подробнее.
То, что он узнавал от Дамаянти, было не особенно важно, но каждая мелочь, касавшаяся жизни в губернаторском доме, имела для него большое значение, он умел выводить заключения даже из безделиц.
Обязанности доносчицы были единственной тенью, омрачавшей счастье Дамаянти, но она оправдывала себя тем, что все узнаваемое ею из рассказов сэра Вильяма не могло причинить вреда, тем более что она ведь сама предупреждала о вражде магараджи к губернатору.
Капитан Синдгэм вел во дворце губернатора размеренную и довольно спокойную жизнь. Он разделял с сэром Вильямом обязанности ординарца и адъютанта при Уоррене Гастингсе и, кроме того, обязан был сопровождать баронессу Имгоф на прогулках верхом, так как был замечательно искусен в верховой езде и знал все способы дрессировки лошадей. Он мог укротить самого бешеного коня, на полном скаку поднимал с земли монету или попадал в кольцо бамбуковой палкой и своим искусством мог бы произвести сенсацию в любом европейском цирке.
Гастингс едва ли мог найти для баронессы более надежного и верного провожатого. Кроме того, капитан ежедневно давал ей уроки верховой езды в манеже губернаторского дворца и посвящал ее в тайны дрессировки лошадей. Он также начал преподавать ее малолетней дочери первоначальные правила верховой езды, так что вскоре восьмилетняя Маргарита уже могла сопровождать мать на прогулках.
Как приятно было видеть маленькую Маргариту, когда она стояла около своей любимицы лошадки Хайи в шелковой ярко-синей амазонке и шапочке с пером.
Дочь баронессы Имгоф была не по летам развита физически и нравственно. Ее нежное, прелестной формы личико при всей детской беззаботной веселости и свежести иногда вдруг выражало серьезную, далеко не детскую задумчивость. Стройное тельце девочки было гибко и энергично в движениях. Она говорила по-немецки и по-английски, а от прислужниц научилась нескольким словам местного наречия. Маргарита была гордостью и радостью баронессы, да и Гастингс любил ее как собственную дочь. Он часто сам заходил в манеж, чтобы присутствовать при уроках верховой езды, и от души радовался успехам прелестного ребенка.
Девочка выражала капитану, которому была обязана своей красивой лошадкой Хайей и быстрыми успехами в верховой езде, самое живое расположение. Она всегда весело бежала своему учителю навстречу, и, когда голубые глазки девочки смотрели на него искренно и простодушно, она пожимала его руку, шутя называя своим шталмейстером, ему казалось, что в мрачную пропасть его жизни падал луч солнца.
В присутствии Гастингса Раху постоянно чувствовал свое мрачное безотрадное прошлое. Для холодного гордого губернатора он был только орудием, купленным ценой обещанного ему мщения, орудием, услугами которого он пользовался для своих целей.
С сэром Вильямом Синдгэм также находился в хороших отношениях. Помещения обоих адъютантов были расположены в одном и том же коридоре дверь против двери. Их общие служебные обязанности часто служили поводом к сближению. Оба были частыми гостями в семейном кругу губернатора, поэтому неудивительно, что они почти подружились. Сэр Вильям часто заходил на половину товарища, чтобы поболтать с ним за стаканом пунша. Нередко они вдвоем рано утром или вечером при тропическом свете луны совершали прогулки верхом по окрестностям города, во время которых Синдгэм рассказывал о мифах и преданиях страны, очень интересовавших сэра Вильяма. Последний почувствовал искреннее расположение к товарищу, с которым свела его судьба. Он много рассказывал о своем семействе, об отце, от которого ему предстояло получить в наследство титул пэра и громадные родовые поместья, о братьях и сестрах и сердечно просил посетить его в Бервик-Кастле, когда им снова придется возвратиться в Англию.
