Официант совершенно бесстрастен, по крайней мере на вид. Он приносит нам напитки, и я наконец заставляю себя взглянуть на него. «Это все у тебя в голове», – произносит человек напротив в таком же, как у меня, костюме. «Всем плевать. Но ты так нервничаешь – это ужасно весело». Мы садимся за столик, во время ужина он то и дело берет меня за руку. Мне трудно жевать, а глотать еще труднее; я пью вино вдвое больше обычного. Он заказывает еще стакан для себя возле барной стойки, небрежно обхватив меня за талию.
Наверху, в номере, он подталкивает меня к зеркалу и обнимает за плечи. В зеркале двое мужчин – высокий, гладко выбритый и тот, что пониже, со светлой бородкой; темные костюмы, розовая рубашка и бледно-голубая. «Сними ремень», – говорит он низким голосом, и я подчиняюсь, не в силах отвести взгляда от его отражения в зеркале. Не зная, что делать с ремнем дальше, я сворачиваю его, и он ложится в моей ладони тугим змеиным узлом, как лежал в коробке. Он забирает у меня ремень и произносит: «На кровать. Нет, на четвереньки». Потянувшись сзади, он расстегивает на мне брюки: «Покажи задницу». Внезапно меня охватывает слабость, я не могу удержаться на локтях. Я стою на коленях, опустив голову на руки, из горла вырываются звуки, которые я не в силах определить: я не чувствую страха, не чувствую желания и не осознаю разницы между этими двумя чувствами, которые складываются в… Он бьет меня, задушив мои крики подушкой, и берет меня, как мужчину. Мои стоны теперь громче, глаза широко распахнуты в темноту – на голове подушка. Внезапно его толчки глубоко внутри меня прекращаются. Он заставляет меня опуститься на кровать, не доставая из-под меня правой руки. Растянувшись на мне во всю длину своего тела, он приподнимает подушку, прислушиваясь к всхлипам. Когда я чувствую, что теперь мы дышим в едином спокойном ритме, его пальцы начинают едва заметно двигаться. Мое дыхание учащается снова. Подушка опускается мне на лицо в тот момент, когда я кончаю, и вскоре кончает он. Он берет скомканную салфетку с прикроватного столика и проводит ею у меня между ягодиц – салфетка испачкана семенем и окрашена бледно-красным. Прижавшись ко мне, он бормочет: «Так тесно, так жарко, ты не представляешь…»
Иногда я задумывалась о том, как это возможно – боль, доставляющая такое удовольствие. Однажды я ушибла босой палец ноги об ящик стола. Я с проклятиями прыгала на одной ноге, бросилась к своему приятелю в соседний кабинет, чтобы он меня пожалел, и не могла сосредоточиться на работе еще минут пятнадцать, отвлекаясь на непрекращающуюся, хоть и несильную, пульсацию в пальце. Но когда боль мне причинял он, разница между болью и удовольствием стиралась, превращая их в две стороны одной медали: различные по достоинству, но равные по силе воздействия, достаточного, чтобы возбудить меня, они давали единый результат. Поскольку боль была прелюдией и неизменно означала, что – неважно когда, может быть, несколько часов спустя – наступит оргазм, я вскоре поняла, что жду ее, как ждала бы, например, что он будет ласкать мою грудь, жду, как чувственного переживания, как непременной составляющей секса.
Кто-то колотит в дверь. На часах – 18:30, и я сама вошла только несколькими минутами раньше. Я выглядываю, не снимая цепочки. На пороге – он, с недовольным выражением лица: пакет из супермаркета на сгибе правой руки, в левой зажата сумка с логотипом «Генри Бендела» и кейс, который он держит большим и указательным пальцами; в зубах – сложенная в длину газета.
Выразительное мотание головой (газета рассекает воздух, задевая верхушки стеблей сельдерея, торчащих из пакета) означает, что освободиться с моей помощью от своего груза он не желает. Он проходит на кухню и с облегчением опускает на пол пакет с продуктами; резко разворачивается – газета падает в коридоре, а кейс – с громким стуком на пороге спальни. Он с серьезным видом подмигивает мне и торжественно, обеими руками, ставит сумку из «Бенделс» на незастеленную кровать. Я, улыбаясь, вопросительно поднимаю брови, на что он отвечает: «Только после ужина». – «Ты ведь не шел по улице с газетой в зубах?» – спрашиваю я. «Нет. Я сунул ее в рот перед тем, как начать колотить в дверь. Для большего эффекта». Он сурово оглядывает меня с ног до головы.
«А сейчас?» – спрашиваю я, доев салат. «Точно не сейчас, – отвечает он. – Мы же не на диете, нужно дождаться омлета». – «Его Величество снова не знает, что ему приготовить». Он мрачно кивает: «Ты будешь в восторге от омлета». После омлета (он делает роскошные омлеты: инкрустированный чуть хрустящими овощами, посыпанный сыром, с гарниром из жареных грибов) я откашливаюсь. «Ну?» – «Серьезно, можно подумать, ты первый раз здесь ужинаешь. Мне кажется, я всегда придумываю что-нибудь на десерт. У меня есть пахлава»
[4]
. – «Пахлава, – недовольно повторяю я, – мы только что ели яйца, жуткое сочетание. Я больше не могу». «Не ешь. А я облизываюсь с тех пор, как услышал ее призыв из грязной забегаловки на Бликер-стрит. Будешь смотреть, как ем я».
Наконец я, причмокивая, ловлю последние капли меда с его пальцев и провожу языком по губам. «Отвратительно, – произносит он. – Тебе, кажется, придется еще раз принять ванну. Господи боже, у тебя что-то липкое на шее, у тебя даже брови сладкие».
Он оттирает мед с моего лица мокрым полотенцем. «Итак, – говорю я торжественно. – Время пришло. Что в сумке?» – «Тебе даже невдомек, что есть и вторая сумка. – Он злорадствует. – Я спрятал ее внутри пакета с продуктами, все помидоры подавила. И потом, я еще не выпил кофе, я могу уснуть, если не получу кофеина – у меня был непростой день».
Еще пятнадцать минут нам требуется, чтобы устроиться на диване в гостиной. Я сижу на подушке у него в ногах, прикованная наручниками к журнальному столику, и жду, когда он сварит кофе, поставит для меня чайник, помоет посуду, войдет с подносом в гостиную.
Он старательно изображает расслабленность и спокойствие: подносит огонь к моей сигарете, кладет ноги на столик и, подавив зевок, тянется за газетой. Я не выдерживаю: «ЧТО В СУМКЕ?»
Нахмурившись, он прикладывает палец к губам. «Тихо, тихо! Ты соображаешь? Я не просто так плачу за эту квартиру большие деньги, крикунов здесь не любят. Через секунду здесь уже будет старая миссис Крайслер, я тебе про нее рассказывал? Живет в 15Д, в конце коридора. Истории об изнасилованиях и грабежах – единственное, что спасает ее от запоров, а она, между прочим, уже девять дней не слышала никаких сальных подробностей…» – «Ну вот, шуточки про недомогания пожилых дам – ниже тебе уже некуда падать. Ты дождешься: я выбью из-под тебя этот столик, и все закончится кривым позвоночником и болями в пояснице».
Он испускает громкий вздох, демонстративно опускает ноги на пол, встает и исчезает в спальне, а затем снова появляется – в обеих руках, победоносно воздетых над головой, по пакету. Он швыряет их через всю комнату и присаживается возле меня, чтобы расстегнуть наручники. По привычке растирает мне запястья: это движение уже превратилось в рефлекс и не имеет никакого отношения к состоянию моих рук, на которых давно не остается следов – в наручниках мне совершенно комфортно.
