Джек взглянул вслед уносящейся «тойоте»:
– Что-то не так?
Элли схватилась за голову:
– Это мистер Кхумало, главный местный сплетник. Завтра весь город узнает, что я кручу роман с женатым мужчиной, или покупаю здание, или присоединилась к религиозному культу.
Джек только расхохотался.
– Как сказал великий Оскар Уайльд: «Хуже, чем когда о тебе говорят, только одно, когда о тебе не говорят».
– Бр-р-р!
* * *
Всю дорогу домой они молчали, Элли это нравилось. Им было спокойно молчать вдвоем, никто не чувствовал необходимости заполнять тишину пустыми словами.
Джек взял у Элли ключи и открыл для нее дверь, отпихнув собак. Она бросила сумку на стул и уставилась в никуда, он с интересом разглядывал портрет эффектной блондинки в полный рост. Из одежды на ней было только жемчужное ожерелье, улыбалась девушка очень соблазнительно.
– Не могу глаз оторвать от этой картины.
Ни один мужчина не мог. Ничего удивительного, на то и портрет обнаженной красавицы.
– Кто это?
– Моя подруга Мерри.
– Я имею в виду художника. Как виртуозно он изобразил голубые жилки на бледной коже, блики, рефлексы. Да он – гений!
Элли закрыла глаза от удовольствия:
– Спасибо.
Джек даже рот открыл от удивления:
– Это твоя работа?
– Ну, я окончила институт изящных искусств в Лондоне. Правда, на выручку от картин не проживешь, пришлось вернуться домой и заняться булочной.
– Это потрясающе, но почему ты так рано сдалась? С таким талантом вернуться в Кейптаун.
Элли почувствовала знакомый укол совести.
– Это просто увлечение, не больше.
– Ну что ты!
– Я написала эту картину еще до отъезда в Лондон. Окончила институт и собиралась покорить весь мир. Как я любила рисовать, создавать новое!
– С детства?
Элли пожала плечами:
– Наверное, лет с шести. Я даже помню, с чего все началось.
– Расскажи.
– Митчелл был дома. Он вернулся откуда-то. Из Африки, что ли. Сидел в своем кабинете, а дверь была открыта. Он читал вслух статью, он всегда читает статьи вслух.
– Я знаю.
– Это была статья о геноциде в Руанде или Бурунди, точно не помню. Красочная, жутко натуралистичная статья. – Элли вздрогнула, Джек обнял ее за плечи. Дружеское объятие, без всякой страсти. – Митчелл описал все, как есть. Оторванные головы, руки, ноги, мертвые женщины, старики, дети.
– Я знаю, солнышко. Давай не будем об этом, – ласково сказал Джек и с ужасом представил себе эти сцены в воображении шестилетней девочки. Митч, может быть, и талантливый журналист, но как отец никуда не годится.
– Я все время думала об этом, мне начали сниться кошмары, и, просыпаясь, я стала рисовать. Что-то красивое, радостное. Бабочек, принцесс. Митч никогда не умел держать себя в руках. Не понимал, что не стоит в присутствии шестилетних детей рассказывать об африканских повстанцах, которым отрубили головы и в знак предупреждения пронесли по всему городу. Мама очень злилась на него за это.
– Но тебя спасало искусство?
– Да. Создавая красоту, я уходила от ужаса. Сначала картины, ну а теперь, – Элли выдавила из себя улыбку, – торты.
Джек увидел тайную грусть в глазах девушки. Она не все ему рассказала. Что он за журналист, если не выяснит до конца?
– Так почему ты оставила рисование?
– Можно не рассказывать? – с дрожью в голосе спросила Элли.
– Мне очень интересно, – как можно ласковее настаивал Джек.
– Ты постоянно меня расспрашиваешь, а о себе так и не рассказал, – возмутилась она.
Так и есть.
– Извини, пожалуйста. Я непременно расскажу, но в другой раз. Сейчас мне хотелось бы узнать о тебе.
– Да тут и рассказывать нечего. Он был владельцем арт-галереи в Сохо.
Джек вспомнил фото: Элли и невысокий блондин перед этой самой галереей.
– Он предложил мне организовать выставку. Завалил меня комплиментами, убедил в моей гениальности, в общем, я влюбилась по уши. Потом поняла, это был отличный способ затащить меня в постель. Не я первая, не я последняя.
Джек содрогнулся.
– Мне не нашлось места в его жизни. Он был тусовщиком, сегодня здесь, а завтра там. Но меня он не брал на тусовки, как отец, лишь ненадолго появлялся в моей жизни и тут же исчезал, не объяснившись. Я ждала, что он пригласит меня куда-нибудь, организует, наконец, эту проклятую выставку, просто уделит немного внимания, ничего подобного. Все это время он водил меня за нос.
– Вот урод, – буркнул Джек.
– Потом мне все это надоело, и я попыталась прекратить отношения. В ответ он сделал мне предложение. Я надеялась, что все изменится, но он продолжал вести себя так же, даже хуже.
– И отношения все-таки прекратились? – Джек не знал, почему его так волнует прошлое Элли, почему он так хочет найти этого ублюдка и отправить его в больницу.
– Я попыталась поговорить с ним об этом и в результате узнала много нового о себе. Оказывается, я полная бездарность и никогда ничего не добьюсь. Кроме секса, он не хотел иметь со мной ничего общего, а я прицепилась к нему как клещ и порчу жизнь.
Нет, не в больницу. Прямиком в ад. Когда-то Джек сочувствовал этому парню, представлял себя на его месте, ведь и Джека много раз пытались женить на себе. Но здесь все по-другому. Этот урод сломал жизнь бедной девушке. Вот почему она так стремится всем понравиться, вбила себе в голову, что недостойна любви. Два дорогих ей человека вытирали о нее ноги. Какой кошмар. Как сильно любовь калечит души. Потому-то Джек никогда не влюблялся.
– А потом в твоей жизни были другие мужчины? – спросил он, заранее зная ответ.
– Нет.
Чтобы как-то справиться с охватившей его яростью, Джек принялся рассматривать другие картины, в изобилии развешанные по стенам.
– Боже мой, Элли, эти картины изумительны! Но ведь не могут все они быть твоими?
– Кое-что мне подарили однокурсники, кое-что я сама наваяла. Ты интересуешься искусством?
– Очень интересуюсь. Скульптурой. Архитектурой, – ответил Джек и стал подниматься по лестнице, чтобы насладиться видом из окна.
Элли смотрела на него. Его лицо в лучах вечернего солнца казалось страшно бледным, несмотря на загар. Фиолетовые круги под глазами, уже сошедшие, появились снова.
«Джек Чапман не щадит себя», – подумала Элли. Измученный, израненный, он то проводит целый день в булочной, то осматривает местные достопримечательности. Один из тех гордых и по-настоящему сильных мужчин, которые всегда идут до конца и не прощают себе никакой слабости. Идут вперед, пока не свалятся с ног от усталости.
