– Молодцы вы все-таки, – после долгого молчания сказал Орлов.
– Петр, а где сейчас письмо? – вдруг спросил Станислав.
– Еще сегодня утром приехала комиссия из филиала Пушкинского Дома. С академиком бородатым во главе. Забрали под расписку все три фрагмента. И ваш, подмоченный, и тот, что у Хаданской оставался, и тот клочок, что у несчастного Аркадия в кулаке был. Аж тряслись от возбуждения!
– Петр, нам не до того было, – печально произнес Гуров. – Но ты хоть раз текст письма прочитал? Неужели нет? Ради чего мы старались? Что там было, Петр?
Орлов медленно кивнул.
– Прочитал. Не удержался, тоже любопытство заело. Он прощался с бабушкой. Во всех смыслах, в том числе и в таком: просил прощения за боль, которую ей причинит. Это его последнее письмо, чуть ли не в ночь перед дуэлью написанное. Он знал, он был уверен, что погибнет!
– Почему знал? – ошарашенно спросил Станислав.
– Из письма следует, что Лермонтов сознательно спровоцировал Николая Мартынова на поединок, потому что хотел уйти из жизни. Своего рода самоубийство, – очень печально сказал Орлов. – Вы знаете, каковы были условия дуэли? Барьер на пятнадцати шагах. Пистолеты – тяжелые «кухенрейтеры». Пуля весит около сорока граммов, представляете себе, что это такое?! Да, пистолеты гладкоствольные, но на таком расстоянии… До барьера – еще по десять шагов. Хочешь – сразу стреляй, хочешь – иди к барьеру под пистолетом противника, если нервы крепкие. Н-но… Если ты выстрелил, то целую минуту обязан ждать ответного выстрела! А твой противник может подойти прямо к самой черте! Самое главное: ведь Михаил Юрьевич был не просто боевой офицер, а, по нашим понятиям, как бы спецназовец. С изрядным боевым опытом. Великолепный стрелок. Он же мог в первые секунды дуэли ухлопать Мартынова, как куропатку! Но предпочел сам подставиться под пулю…
– Да почему? – с болью в голосе спросил Гуров.
– Он не просто гений, – задумчиво произнес Орлов. – У Лермонтова были… особые отношения с господом богом. Перечитайте его стихи последнего года жизни… Мне вот кажется, что он додумался, дочувствовался, дошел до таких тайн и откровений, узнав которые, нельзя жить на земле. И все же он остался человеком. И в последний момент не смог отправить бабушке свое страшное письмо… Даже у Михаила Юрьевича духу не хватило. Разорвал и выбросил. А уж как оно попало в архив… Разве это столь важно?
…Лев и Станислав вышли из дверей управления прямо в метель. Снег струился белыми змеями поземки по асфальту, завивался в воронки, залеплял лицо.
– Два дня на отдых нам Петр дал, – сказал Гуров «другу и соратнику». – Чем займешься?
– Лермонтова перечитывать буду, – ответил Крячко. – Всего. От корки до корки. Разбередил мне душу этот разговор!
– Это мысль, – кивнул Лев. – Последую, пожалуй, твоему примеру. Но давай с завтрашнего дня начнем, а? Сегодня пятница, у Марии вечернего спектакля нет. Она велела передать, что приглашает тебя на ужин. Будет форель по-армянски.
– Надо думать, – рассмеялся Станислав, – Маша, когда форель готовила, вальс из «Маскарада» напевала. Арама Хачатуряна. Что-то никак меня лермонтовская тема не отпускает… А коньяк армянский будет?
– Всенепременно, – ответил Гуров. – Чем же я, по-твоему, от простуды лечиться собираюсь?
