Отец не имел никакого образования, самоучкой освоил столярно-плотницкое дело и благодаря матери давно работал преподавателем труда и физкультуры. Но кроме того, с начала лета занимался заготовкой дров для школы, потом сеном для подсобного хозяйства и к осени – ремонтом к новому учебному году. На сей раз убедительных доводов отказать он не нашел, пообещал, что похлопочет, но, занятый с утра до вечера дровами – школа была деревянная, старая, не натопишь, – никак не мог выкроить дня, чтобы съездить в райвоенкомат. Герман работал колуном неделю, вторую, третью и когда ни с чем не сравнимый, сладковатый запах расколотой березы сделался ненавистным, а напоминать родителю, что выходят все сроки, стало невозможно по причине того, что сразу же наворачивались слезы, он замолчал.
А когда совсем приперло, когда оставалось несколько дней до окончания набора в училище, отец все-таки собрался и поехал в город.
Сутки Герман просидел на дороге за околицей, поджидая его возвращения, и мать угнала его на другой день домой чуть ли не с палкой, поскольку никакие уговоры не действовали. Руками отец работать умел, но язык и речь у него были мужицкие, суконные и жесткие, так что объяснить толком, почему его сын жаждет учиться в суворовском, не смог. Выслушал доводы всех начальников, к которым удалось пробиться, после чего ушел в рюмочную, там напился и, снова вернувшись в военкомат, популярно сказал все, что думает про тыловых крыс: в то время шла война в Афганистане. Его увезли в милицию и выпустили только утром.
Домой он пришел черный и грозный, молча запряг казенную лошадь, бросил мотопилу в передок и поехал в лес пилить дрова. Основательно наревевшись на сеновале, Герман в ту же ночь побежал в город за полсотни верст, прихватив с собой метрики и свидетельство о восьмилетке. К открытию военкомата (дежурный не впустил) он уже сидел на крыльце и ждал начальника побольше, однако в тот день старше капитана с подбитым глазом никто не явился.
– Направьте меня в суворовское училище! – потребовал он с порога.
– Отставить! – бросил капитан. – Выйди и зайди, как положено.
– А как положено? – спросил Герман.
– Скажешь: «Разрешите обратиться, товарищ капитан?» Если разрешу – обратишься.
Он вышел за дверь, потренировался немного и снова предстал перед начальником.
– Разрешите обратиться, товарищ капитан?
Тот откровенно зевал, скучал, курил уже не первую сигарету натощак, часто смотрелся в бритвенное зеркальце, разглядывая фингал, и искал хоть какого-нибудь веселого развлечения.
– Отставить! Не вижу блеска в глазах, вид не бравый и во рту мухи… спят! Суворовец должен выглядеть молодцевато, докладывать громко и отчетливо. Еще раз!
Герман терпеливо удалился, перевел дух, набрался ярости, словно перед дракой, и снова открыл дверь.
– Разрешите обратиться, товарищ капитан?!
– Не разрешаю! Чего орешь? В ушах звенит!
– Сказали, громко!
– И как стоишь? Пятки вместе, носки врозь, спина прямая, грудь развернуть, подбородок вверх!.. Все сначала! Потренируемся!
С седьмого раза ему удалось войти, как положено, а может, капитану надоела игра.
– Понял, что такое армия? – спросил он.
– Так точно! – крикнул Герман.
– Желание не пропало?
– Никак нет!
– Ну вот, подождешь еще, поучишься и, как исполнится восемнадцать, пойдешь служить. А сейчас свободен. Шагом марш!
Герман не дрогнул, сделал три шага вперед (кабинет был совсем маленьким) и выпалил чуть ли не в лицо капитану:
– Хочу в суворовское!
Тот слегка отшатнулся, прищурил левый глаз – подбитый правый и так был прищурен.
– Знаешь, кого туда берут?
– Знаю, детей офицеров и всяких блатных!
– Вот! Правильно! А ты кто такой? Как твоя фамилия?
– Шабанов!
– Как?! – подскочил он. – Шабанов? Это твой батька тут вчера права качал?
– Мой!
От негодования и какого-то веселого возмущения капитан побегал по кабинету, закурил и еще раз глянул в зеркало.
– Да!.. Ну и семейка!.. Я вчера отцу объяснил!.. А он тебя послал? Ну, даете! На измор хотите взять?.. Можешь сам-то объяснить, откуда у тебя такое желание – в суворовское? Ладно бы, родители служили, военная косточка… Хоть знаешь, что делают в этом училище?
– Учатся! Потом идут в военное училище.
– Я бате твоему вчера сказал: нет у нас в районе разнарядки в суворовское. Девять мест на всю область было. Понимаешь? И они уже давно распределены, по заявкам прошлого года. Так что опоздал ты, парень. И вообще, через два дня прием заканчивается. Покупай билет на автобус и катись домой. Родители денег дали?
– Не дали…
– А как добирался?
– Бегом…
– Так вот, бегун. Или беги назад в свою деревню, или в милицию сдам, чтоб вернули родителям. Отец за дебош штраф заплатил и еще заплатит.
– Значит, направления не дадите, товарищ капитан?
Тот хмыкнул восхищенно.
– В офицеры захотелось? Командовать?.. А сначала надо научиться подчиняться!
– Летать хочу, а не командовать!
Капитан устало сел на место, вытряхнул из пачки последнюю сигарету и прикурил от окурка.
– Все летать хотят… Ты самолет-то близко видел?
– Нет еще… Только в небе и высоко.
– Вот! Зато родился среди тракторов и комбайнов… Так что иди-ка в механизаторы! В армии танкистом будешь, служить.
– Ладно, – сказал Шабанов. – Раз нет направления – сам побегу в Калинин и поступлю.
– Ну, беги, беги, – отмахнулся капитан. – Сейчас в милицию позвоню!
Задерживать сам он не стал, видно, вспомнил Шабанова-старшего, снял трубку и набрал двухзначный номер. Герман спокойно вышел из кабинета, скользнул мимо дежурного и на улице уже припустил рысью.
Оказалось, капитан на самом деле сообщил в милицию о подростке, сбежавшем из дома, и первый раз его чуть не поймали на посту ГАИ у выезда из города. После этого все опасные места он обегал стороной и часто сворачивал с дороги в лес, когда замечал подозрительную машину. Тогда он еще не знал, что и родители заявили о пропаже сына и, оказывается, за ним началась настоящая погоня.
К обеду он сильно проголодался и, огибая притрактовые деревни, почти не сбавляя скорости, заскакивал в огороды, рвал огурцы с грядок, лук и горох, набивал под рубаху и ел на ходу. А вечером вообще повезло, высмотрел курятник, стащил из гнезда девять яиц, которые выпил на бегу, и не останавливался уже до самого утра. И все-таки за сутки не добежал до Калинина, одолел только сто шестьдесят километров. Усталости он не чувствовал, мысль, что сегодня последний день приема в суворовское, подстегивала его всю дорогу, и тут, когда оставалось всего-то тридцать верст, полетел, несмотря на опасность быть схваченным. Скорее всего на таком расстоянии его никто не ждал и не ловил, и Герман благополучно добежал до областного города и тут заблудился, поскольку не ожидал, что он такой огромный и запутанный. Потеряв часа три драгоценного времени в лабиринтах улиц, он так и не сумел отыскать нужной и впервые за всю дорогу обратился за помощью. Какой-то мужик на остановке посадил его в троллейбус и назвал место, где сойти.
