Она измерила давление, еще раз напоила водой и ушла, оставив на пороге дразнящую улыбку. Шабанов тотчас же встал, осторожно ступая на ногу и держась за стенку – еще штормило, – подошел к окну: второй этаж, решетки нет, на улице сильный ветер, и не понять, утро или вечер. Палата ничего, тоже командирская – ковер на полу, картинка на стене, стол, телевизор, индивидуальный санблок…
Козлобородый хмырь с нудным голосом стоял перед глазами. Был он здесь! Этот стульчик все вертел, то на край сядет, то верхом, и долбит, долбит вопросами… Стакан граненый, вот он, на столе, разве что помыт, протерт и поставлен на стеклянный поднос к графину.
– Я тебе дам – причудливые сны! – вслух подумал Герман. – Психические особенности…
Мерзкий тип поил его и ставил стакан на край полированного стола… и там остался мокрый след! Вода, конечно, высохла, но мутноватый кружок на полировке есть и легко стирается пальцем.
– Будут мне тут лапшу на уши вешать, – проворчал он, довольный собой, и выглянул за дверь: уютный холл, пальма, журнальный столик с креслами и пейзажи на стенах…
Ему сделали какой-то хитрый наркоз, чтоб этот козлобородый выпытал, вытряхнул из него все, о чем он не говорит и не пишет. Вот сволочи! Как будто шпиона поймали! Заховаева работа, он мастер тайных дел, это у него есть особые способы работы с личным составом…
И вдруг нахлынула знакомая, щемящая тоска, вспомнился утраченный мир, вернее, полет с Агнессой над этим миром – словно от перегрузки отяжелело лицо, руки, плечи… Безвозвратно ушедший мир детства, где ему посчастливилось побывать, и можно было остаться там навсегда, если бы поверил, что он существует, что это возможно, будучи в зрелом возрасте, ощутить себя ребенком и, главное, увидеть мир детскими глазами…
Нет! Коль вернулся в этот суконный и суровый мир, нечего жалеть и нельзя поддаваться соблазну. Иначе снова захочется напиться и откопать «Бизон»…
Шабанов нашел в шкафу теплый халат, натянул его и похромал через холл к выходу из отделения. Навстречу встала постовая сестра, заслонила дорогу.
– Больной, вы куда?
– Во-первых, я не больной, – сквозь зубы процедил он. – Во-вторых, хочу погулять!
– Но вы только что вышли из наркоза!
– Лучше дай палку или костыль!
– Ничего не дам! Вам гулять запрещено!
– Кем? Этим стриженым с козлиной бородой?
– Не знаю, – объемы у сестрицы были такие, что не обойдешь. – У меня записано – постельный режим.
– Я что, арестован?
– Не знаю, у меня записано!
Из-за операции он попал в хирургию, где царили строжайшие правила и жесткие законы.
В это время в другом конце коридора появилась анестезиолог в бирюзовом колпаке, постовая бросилась к ней.
– Алина Сергеевна! Шабанов собрался гулять!
– Шабанов, вам нельзя, – не совсем уверенно сказала та. – Постельный режим, идите в палату.
– Пойдем вместе? – Он приблизился к ней вплотную и поправил колпачок у нее на голове. – На улице весна, почки лопаются. Подышим свежим воздухом, а то в палате после этого козлобородого три дня проветривать нужно. Кстати, сейчас утро или вечер?
– Вечер…
– Тем более, Алина!
– Выдай ему костыль, – попросила она постовую. – Я пальто наброшу…
– А можно на твое плечико опереться? – засмеялся он вслед.
Когда спускались по лестнице, Шабанов приобнял анестезиолога за талию и получил вполне обнадеживающий, игривый отказ:
– Не забывайтесь, больной! У вас костыль есть для этой цели.
На улице выздоравливающие солдатики в казенных фуфайках собирали подснежники. Ветер раздувал их, а они снова собирали…
Алина увела его за угол в скверик, где почти не дуло, достала сигареты.
– Время прогулки – десять минут, пока курю.
– Да мне и десяти хватит, – ухмыльнулся он, встав поплотнее к ней. – Ты же ночью придешь ко мне?
– Что? – с наигранным возмущением протянула она. – Закатайте губешку, капитан! Какой шустрый. Только от наркоза отошел – и уже!..
– Я пилот. У меня на принятие решения слишком мало времени. Наркоз, не наркоз – не имеет значения.
– Что, тоскливо в генеральской палате? – дунула дымом в лицо.
– Угадала! Тоска наваливается смертная, а вокруг ни души. Да и с детства один боюсь спать.
– Это серьезно?
– Еще бы!.. Приходи!
– Ты что, с ума сошел? – зашептала. – Завтра уволят… Вышла покурить с тобой, уже доложат…
– Ладно, – тут же согласился Шабанов. – Слушай, все-таки этот козлобородый был у меня в палате?
– Зачем тебе это? – спросила не сразу, переламывая себя.
– Хочу проверить качества самообладания.
– Хорошие качества, успокойся.
– А кто он, знаешь?
– Откуда?.. Видела второй раз. Неприятный тип, правда?
– Где первый раз видела?
– У начальника медслужбы в кабинете… А что? – Алина почему-то насторожилась.
– Да нет, все в порядке! – засмеялся Герман и, оглядевшись по сторонам, сунул руку под наброшенное на плечи пальто, обнял, прижал, зашептал в ухо, как совратитель: – Какая ты сладкая… Займи двадцать рублей?
– Зачем? – опешила она, отталкиваясь. – Что это значит?
– На бутылку, выпить хочу!
Обида ее была мгновенной и жесткой. Затоптав окурок, указала на дверь, произнесла стальным голосом:
– Идите в палату, больной!
– Прости, Алина, – повинился Шабанов. – Мне на самом деле очень плохо, тоска… И хочется сделать глупость, подурачиться, посмеяться…
– В палату, я сказала!
От группы солдат отделился один в фуфайчонке, порысил в их сторону, придерживая на голове пилотку – закурить стрельнуть.
– Ну, не сердись, – стал подлизываться Герман. – Ты что, шуток не понимаешь? Это же шутка… Лучше дай воину сигарету, я-то не курю и не пью, между прочим.
А воин остановился в трех шагах, вдруг раскинул руки и сронил пилотку в грязь.
– Мать честная! Герка!.. Кипит-т-твое молоко! Я же слышал, ты нашелся!..
Олега Жукова Шабанов едва узнал в таком наряде, обнялись, завозились, затоптали и пилотку и костыль. Алина стояла чуть ли не с открытым ртом и сигаретой в протянутой руке.
– А ты-то что здесь? – когда расцепились, спросил Шабанов. – Заболел, что ли?
– Да я же каждые полгода прохожу реабилитацию! – цвел и пах от счастья старый кадетский приятель. – Следят, не потекла ли крыша! На две недели, четко!.. Да хрен с ним! Ты давай рассказывай! Смотрю – ты стоишь или не ты? Пригляделся – а вроде ты!
