Мои любимые сестры – Фанни и Анна-Лора. Они очень добры и милы со мной. Анна-Лора рассказывает о своем муже, который работает в Airbus, и о том, что у нее есть годовалая дочка Лили. Анна хочет подучить английский, поэтому мы переходим с языка на язык: то говорим по-французски, то по-английски.
Однажды Анна-Лора вошла в мою палату с маленькой циркулярной пилой. Она уложила мою ногу на хирургическую подушку, достала какие-то инструменты и сказала:
– Держитесь, je vais ouvrir la fenêtre
[54]
.
Я не понимаю, что она имеет в виду. Какое окно?
– Окно в вашем гипсе! Я должна сделать небольшое отверстие, чтобы мы могли осмотреть швы.
Кивнув, я смотрю, как Анна берет свою крохотную пилу и осторожно вырезает два квадратика – по обе стороны щиколотки. Я даже фотографирую, как она это делает. Фотографирование отвлекает меня, и я не так сильно нервничаю из-за опасной близости пилы к моей несчастной щиколотке.
– Все хорошо! – говорит Анна и начинает чистить разрезы.
Она рада возможности пообщаться с американкой, так как собирается поехать в Америку на целый год!
– C’est vrai?
[55]
– спрашиваю я.
Она кивает. Компания посылает ее мужа на год в Канзас.
– В Канзас?!
Мне становится страшно весело при мысли о том, что эта очаровательная девушка, настоящая француженка, окажется в самом сердце нашей страны, там, где жила Дороти из «Волшебника страны Оз». Это просто чудесно!
– А куда именно в Канзас? – уточняю я.
– Уиииишииита! – с энтузиазмом отвечает Анна.
– Уиииишиииита? – переспрашиваю я.
– Oui, Уииииишииита!
Только тогда я понимаю. Уичита! Уичита, штат Канзас!
Проходит еще несколько дней, и мне становится лучше. Беатрис уже не навещает меня каждый день, но как-то раз, вернувшись из деловой поездки в Париж, она приносит мне небольшой пакетик печенья макарóн
[56]
из кондитерской Лодере. Я пытаюсь «растянуть» это удовольствие, но это нелегко. А одно печенье сделано с розовой водой! Оно настолько вкусное, нежное и легкое, что кажется душистой розой, которую окунули в сахар. Похоже, у меня появились собственные пристрастия в этом дивном печенье.
Доктор Деланне навещает меня каждое утро и следит за состоянием моей щиколотки. Доктор очень обаятельный мужчина, и я даже немного в него влюблена – впрочем, это, наверное, потому, что он меня спас. Похоже, у меня развивается комплекс доктор – пациентка. Он совсем не говорит по-английски, и это делает его еще более загадочным и недоступным.
Днем я читаю, а по вечерам смотрю французское телевидение. Я не позволяю себе смотреть телевизор до ужина, потому что изо всех сил стараюсь сохранить ощущение ooh la la и не пропустить ничего интересного из того, что происходит вокруг меня. И все же должна признаться, что французское телевидение меня увлекает, особенно мини-сериал, действие которого происходит в борделе XIX века. Все не столь откровенно, как может показаться, и все же это бордель! Вау! Мне нравится смотреть этот сериал, завернувшись в мое боа из перьев. И вообще, я каждый день стараюсь красиво одеться и даже снова начала пользоваться красной губной помадой. Француженки научили меня очень важному – ooh la la можно найти в любом месте. Лично я открыла для себя это ощущение в больничной палате.
Мой стиль – вот моя подпись.
Сюзанна Бельперрон
[57]
, отвечая на вопрос, почему она не подписывает эскизы своих украшений.
* * *
Однажды утром меня очень рано будит одна из сестер, так как нужно взять кровь на анализ. Мне вводили антикоагулянт кумадин, чтобы во время перелета у меня не образовались тромбы. Сестра включает свет. Я смотрю на часы, которые не снимала с момента перелома. За время лечения у меня не было выхода в Интернет, не было мобильного телефона, я вообще никому не могла позвонить, хотя звонить мне было можно. Поэтому наручные часы, фотоаппарат и мой маленький блокнот для меня стали очень значимыми. Я научилась лучше говорить по-французски, но порой я просто «отключалась», погружаясь в звучание французской речи, и даже не пыталась понять, о чем говорят люди. Это восхитительное ощущение. Почти детское – слушать, не понимая смысла.
Я воспринимала мир на инстинктивном уровне. Я стала лучше понимать выражения лиц, жесты, голоса. Звуки. Лежа на больничной койке, я многое решила для себя. Вернувшись домой, я хочу начать учиться игре на музыкальном инструменте. Я стану учиться петь. Я буду чаще смотреть из окна и просто мечтать. Я начну меньше беспокоиться о французской грамматике и учить больше французских стихов. Я стану меньше волноваться из-за своего веса. Я буду чаще испытывать чувство благодарности.
Чтобы не скатиться в галлюцинаторное состояние, я делаю небольшие заметки о том, что и в какое время происходит. Это позволяет мне не забывать, кто я и где нахожусь, хотя в подобной ситуации такое может произойти с легкостью.
* * *
– Bonjour, Madame! – шепчет мне сестра.
– Bonjour, Madame! – отвечаю я и смотрю на часы.
Еще нет шести. В маленьком окне в изножье моей постели я вижу приглушенный розовый рассвет. Медсестре где-то около сорока. Она очаровательна в своей белоснежной, накрахмаленной форме – такую форму медсестры носили в Штатах лет тридцать назад. Сестра улыбается и достает маленькую пробирку и шприц. Я еще не до конца проснулась, поэтому и не говорю ей, что задача будет не из легких. Я просто безмолвно покоряюсь.
Анализы крови всегда были для меня испытанием. Врачи усаживали меня в особое кресло, потому что, как всем было известно, я, как правило, теряла сознание. Обычно меня кололи иголками раз восемь или десять, а потом долго ругали за тонкие вены. Как-то раз мне даже сказали, что у меня «бегающие» вены, что привело меня в возмущение. Однажды врачу даже пришлось позвать другого специалиста, который начал колоть другую руку и сумел найти подходящую вену с третьей или четвертой попытки. От врачей я всегда уходила с кровоподтеками и синяками, которые через пару дней принимали еще более устрашающий вид.
Можете представить мое удивление, когда очаровательная французская медсестра внимательно осмотрела мою руку – как лозоходец! – и выбрала подходящую вену. Одним легким движением она ввела иглу и спокойно взяла анализ. Voila!
Я не могу в это поверить. По моим щекам текут слезы.
