— Так вот, у всех арендующих комнаты были ключи от общего входа. У меня тоже. Когда я вошел, то решил взять с собой пару банок краски, чтобы потом не спускаться лишний раз. Я нагнулся и увидел ружье. Тогда мне как-то в голову не пришла вся серьезность моей находки. Я думал, что она всего лишь учебная, ну там, знаете, которая уже не стреляет. Может, подумал я, выносили зачем-то, а внести обратно забыли. Потом, уже задним числом, я понял, что ее просто потеряли воры. Может уронили, а было темно и искать не было времени. Я взял ее с собой, ружье все-таки, чтобы потом вернуть, когда тир откроется, но в понедельник я весь день отсутствовал и вернулся на работу только под вечер. Тогда и узнал про кражу. Я испугался, что меня тоже заподозрят. Подумать только, ведь это ружье пролежало у меня в незапертом шкафу без малого три дня! К счастью никто его не видел и поэтому я решил, никому ничего не говоря, избавиться от своей опасной находки. Я вынес ее из здания, но все-таки не выбросил, сам не знаю почему, а спрятал на даче. Вот собственно и все. Скажите, что мне теперь будет?
— Это будет зависеть от того, выживет ли Юрий Иванович или нет.
Обалдевший взгляд Ойффе свидетельствует, что он совершенно запутался.
— Я опять ничего не понимаю, из ваших слов следует, что покушение не более чем инсценировка! Что ничего не было! Я так понял!
— Верно. На перекрестке был дублер, потому что самого Юрия Ивановича сбили машиной за несколько часов до этого.
— Это не я! Это, правда, не я! Сами подумайте, зачем мне было приходить и отдавать оружие вот ему, — он показывает на меня рукой, — если бы я знал, что произошло!
— Где вы были в воскресение с шести до десяти часов вечера?
— В гостях. Я был в гостях. У моего коллеги был юбилей. Человек пятнадцать подтвердят это. Вы проверте!
Ему говорят, что обязательно проверят, хотя уже сейчас понятно, что он не врет. Жулин задает ему еще несколько вопросов, но ничего нового мы не узнаем: Ойффе действительно рассказал все, что знал.
Я смотрю на жалкую морду Александра Александровича, но сам жалости к нему не испытываю. Его бы можно было хоть как-то понять и даже посочувствовать, если бы он ворвался к любовнику с топором и сделал бы из него рубленную котлету или, за неимением топора, просто забодал бы его своими рогами. Но типы, которые пытаются загребать жар чужими руками, мне омерзительны.
Скоро Ойффе уводят, теперь мы можем расслабиться. Сороку, как самого молодого, посылают в ближайший супермаркет. Среди моих бывших коллег праздник: Ойффе признался, а вечерний наезд рассматривается как случайный, виновник которого, водитель грузовика, скорее всего так и не будет найден. Это соображение их мало волнует, поскольку ДТП — это дело дорожной милиции, а с них взятки гладки.
Я понимаю своих бывших коллег, так как ясно представляю себе сообщение в криминальных новостях: «Оперативниками н-ского районного отдела милиции предотвращено очередное заказное убийство! Мужество, упорство, оперативность и высокий профессионализм, проявленный ними при раскрытии этого преступления, вне всяких похвал. Этот факт еще раз доказывает неправоту тех, кто сегодня, опираясь на отдельные недостатки, связанные в основном с недостаточным финансированием и другими объективными причинами, всячески критикует работу наших правоохранительных органов».
Звучит! Особенно, если при этом не упоминать, что это самое «заказное убийство» не имеет никакого отношения к криминальным разборкам, а самая, что ни на есть, заурядная бытовуха и что «спасенная жертва» дышит на ладан в одной из больниц.
Шитрин на время забывает мои недавние обидные выпады в его адрес и благосклонно поглядывает в мою сторону. Я знаю, что это очень ненадолго и скоро он снова надуется как индюк. В принципе, он мог бы быть неплохим мужиком, если бы не толстый слой спеси, покрывающий его мозги. Вот если ее иногда стряхивать, то некоторое время с ним можно нормально общаться. Одному Сороке я по-прежнему нравлюсь, как преждевременный геморрой.
Несмотря на такую расслабуху, я уверен в том, что конец истории Ойффе вовсе не означает конца истории Юрия Ивановича Коцика. И главными вопросами остаются: кто забрался в его жилище, и что ему там было нужно? Все это окутано тайной. Одно ясно: если мне когда-нибудь суждено встретить этого типа, я так отвешу ему по кумполу, что он запомнит меня на всю оставшуюся жизнь.
Я не говорю про это Шитрину и Жулину не потому, что я большой филантроп и не хочу снова портить им настроение, а потому что в этом случае мне придется объяснять, как я сам оказался в чужой квартире, а мне этого, как вы сами догадываетесь, ужасно не хочется.
Озабоченная витрина Барышева, вдруг появившаяся в дверях, кладет конец всеобщему веселью. Обычно он редко ходит сам по кабинетам, а когда ему кто-то нужен, требует к себе.
Все сразу догадываются, что что-то произошло. Менты замирают в по стойке «смирно», только я один остаюсь развалившимся на стуле с одноразовым стаканчиком в руке. Ничуть не беспокоясь присутствием постороннего, то есть меня, он говорит Шитрину:
— Звонили из областного управления службы безопасности. Они хотят ознакомиться с материалами по делу Коцика — Ойффе. Сейчас к нам приедет их сотрудник.
— С каких пор в ФСБ стали интересоваться преступлениями на бытовой почве? — недоумевает Жулин.
— Час назад в больнице умер Коцик. Перед смертью он ненадолго приходил в сознание.
— Он что-то успел сказать?
— Успел.
— Что? — хором спрашиваем все мы.
— ЦРУ.
— Цэ, что? — переспрашивает не расслышавший Шитрин.
— ЦРУ, — повторяет Барышев для «особо одаренного» своего сотрудника.
Я смотрю на своих бывших коллег, на вытянутых лицах которых черным по белому читается сожаление оттого, что Коцик упел сказать. Ясное дело, что они бы предпочли, чтобы он спокойненько умер, не приходя в сознание.
Само собой разуметься, что веселье на этом заканчивается и я вдруг начинаю чувствовать себя чрезвычайно лишним, поэтому поднимаюсь, чтобы шаркнуть ножкой и сказать всем оставшимся «до скорого». Никто не собирается меня удерживать.
У порога я останавливаюсь и говорю, обращаясь к Барышеву:
— Можете передать товарищам из службы безопасности, что они только потеряют время, если будут возиться с Ойффе. По моему глубокому убеждению к ЦРУ он не имеет никакого отношения.
— Свои глубокие убеждения можете оставить при себе, Сергей Николаевич — отвечает Барышев. — Вы ведь, если я не ошибаюсь, уже с нами попрощались?
— Ухожу, ухожу, ухожу, — заявляю я перед тем как закрыть за собою дверь.
Часть вторая. Превышение полномочий
Глава 1
Вернувшись в «Зету +», я с порога замечаю длинного Альвареса, развалившегося в кресле рядом с Тамаркой, секретаршей Царегорцева, приятной шатенкой в светло-сером брючном костюме.
