— Ну что же, молодой человек, теперь вы, — торопит меня низкий мужской голос с легким черноморским акцентом.
Оглядываюсь. За мной уже успела скопиться небольшая очередь.
Поборов смущение, я, наконец, просовываю в окошечко зеленную прямоугольную бумажечку с видом на Белый дом, взамен которой получаю несколько разноцветных с видами разных уголков Российской Федерации, от Тихого океана до Балтийского моря.
Едва я успеваю спрятать в карман свои кровные, как двери в холле с грохотом распахиваются, и перед перепуганными меняльщиками денежных знаков возникают два мордоворота в черных масках. Один сжимает в руках пистолет «ТТ» и коричневую спортивную сумку, другой — обрез охотничьей двухстволки. Мне вдруг начинает казаться, что я что-то перепутал и вместо обменного пункта оказался в съемочном павильоне киностудии.
— На пол! Все! Руки за голову, если жить не надоело! — орет тот, что с обрезом. — На пол, я сказал!
Второй раз он повторял совершенно напрасно. Всем нам жить не надоело, поэтому мы послушно валимся на пол. Все, кроме охранника, который, окончательно проснувшись, вскакивает, одновременно расстегивая кобуру. Он еще молодой, но ментовский рефлекс у него уже развит. Три ствола — один пистолетный и два ружейных — мгновенно поворачиваются в его сторону.
— Не рыпайся, падло! Руки за голову! — приказывают ему.
Он подчиняется.
Налетчик с пистолетом запихивает в окошечко сумку:
— Если через тридцать секунд здесь не будет лежать вся касса, мозги вышибу, — говорит он перепуганной на смерть кассирше.
Пока он занимается экспроприацией, его напарник держит на прицеле присутствующих. Мы все находимся в горизонтальном положении, кроме сержанта, которому забыли предложить прилечь, он так и остался стоять, держа руки за головой.
Впрочем, обо всем этом мне только приходиться догадываться, так как я лежу лицом вниз и имею возможность видеть лишь подошвы ботинок, да и то краем глаза. Лежу смирно, у меня даже и в мыслях нет, что-либо предпринять. Во-первых, хоть я и мент, но мой рабочий день сегодня уже закончился. Во-вторых, мне глубоко начихать на этот банк и его деньги, пусть хоть их всех подчистую выгребут. Мои жалкие грошики лежат у меня в кармане, никто на них не покушается. И, наконец, последний и самый убийственный довод, что я могу сделать один, без оружия против двух вооруженных бандитов? Голой задницей на ежа не сядешь. Так какого же черта рисковать своей шкурой ради защиты собственности, которая даже не моя и никогда моей не будет?
Первый тем временем вытаскивает сумку с бабками и кричит напарнику:
— Все, уходим!
Сколько живу на свете, столько убеждаюсь, что все проблемы, происходящие с людьми, они сами же и создают. Так и в этом случае. Вот скажите, пожалуйста, на кой хрен, одному из грабителей понадобилось устраивать Сталинградскую битву?
Да если бы они так и смылись, я бы и пальцем не шевельнул, чтобы им помешать, но тот, который с обрезом, позволяет себе отступление от программы, чем подписывает себе смертный приговор. Действительно, если ты пришел за деньгами, то зачем убивать людей?
— А это тебе, мусор, сдача на чай, — говорит он сержанту и спускает курок.
Двойной выстрел с оглушительным грохотом проноситься по холлу. Охранник падает, его ПМ вываливается из расстегнутой кобуры и в следующее мгновение уже оказывается у меня в руке. Быстро снимаю его с предохранителя и навожу на налетчика.
Его расширившиеся от ужаса, который не в состоянии скрыть даже маска, глаза ясно говорят, что он хоть и не знает старое мудрое правило «уходя, уходи», зато знает другое, не менее мудрое и такое же старое: «Если ты взвел курок у пистолета и навел его на противника, у тебя остается только два пути убить или быть убитым самому». Мое ловкое обращение с оружием подсказывает ему, что мне это правило тоже прекрасно известно. Как он теперь, небось, жалеет, что в горячности разрядил оба ствола!
— Убей его! — орет он как недорезанный своему подельнику, трясущимися руками переламывая обрез.
Но тот олух уже поспешил засунуть «ТТ» сзади за пояс и теперь пытается его достать. Висящая на плече сумка, раздувшаяся от денег, мешает ему. Я стреляю. Амбал с обрезом, хватаясь руками за живот, складывается пополам и валиться на пол.
Его осиротевший компаньон, не прекращая попыток достать оружие, свободной рукой хватает за шкирку молодую крашенную блондинку и, прикрываясь ей, отступает к двери. Я должен действовать быстро. Еще секунда и он будет вооружен, и тогда поступит со мной также, как я поступил с его корефаном. К сожалению, он почти весь спрятался за девушкой. Я вижу только половину его закрытого маской лица. Со злобой буравя меня правым глазом он поднимает свой ствол. Моя рука вздрагивает от отдачи ПМ. Вырвавшаяся из потухшего глаза противника струя крови хлещет прямо на прическу девушки, в один момент превращая ее из Мерлин Монро в героиню Амалии Мордвиновой из кинофильма «Охота на золушку». Перекрашенная орет не своим голосом.
Утихомирив налетчиков, я первым делом кидаю на пол пистолет, так как совершенно справедливо опасаюсь, что мои коллеги, которые в любой момент могут ворваться в здание, увидев меня с оружием в руке посреди побоища, запросто примут меня за одного из бандитов и превратят в решето. Потом поворачиваюсь к поверженному охраннику.
Ни в какой помощи он уже не нуждается. Два заряда крупной дроби превратили его легкие в лохмотья, которые ни один хирург заштопать не в состоянии. Вся рубаха темно-бордового цвета, а изо рта течет кровь вперемешку с пеной.
— Умер, — обращается ко мне человек с низким голосом, тот самый, что торопил меня в очереди.
По его тону трудно понять, что это: вопрос или простая констатация? Решаю, что это все-таки вопрос.
— Да, — отвечаю я, разглядывая собеседника.
У него круглое, мясистое лицо, прямой нос, темно-коричневые глаза навыкате и темные наполовину седые волосы. Этот человек, пожалуй, единственный, кто полностью сохранил самообладание. Встав с пола, он с самым спокойным видом начинает отряхивать безукоризненно отглаженные брюки. Можно подумать, что он каждый день присутствует при вооруженном ограблении. Мне же теперь, когда все закончилось, становиться очень не по себе. Руки дрожат, и немного кружиться голова.
Я соображаю, что надо что-то делать и, коль скоро я пока являюсь единственным представителем правоохранительных органов, это что-то делать необходимо именно мне.
— Всем оставаться на местах, — слабым голосом заявляю я, и спрашиваю: — Никто больше не пострадал?
Мне не отвечают. Покрашенная блондинка уже прекратила кричать и теперь только рыдает. Кассирша вторит ей. Их дуэт перекрывает звуки сирен приближающихся милицейских машин.
— Вы сильно рисковали, — отряхнув прикид, снова обращается ко мне все тот же хладнокровный мужчина. — Вы же могли убить невиновного человека!
— Не мог. И риска никакого не было, — отвечаю я. — Если бы я не был стопроцентно уверен, что попаду в цель, я бы и стрелять не стал.
