— А вы тоже работаете в милиции? — спрашивает Серафима Александровна.
— Нет, — честно отвечаю я, — когда-то работал, несколько лет назад. В этом самом отделе, где сейчас Игорь. Теперь нет.
— Вот и правильно. Я и Игорю постоянно говорю, брось ты эту работу, а он ни в какую. У него ведь высшее экономическое образование. Запросто мог работать в коммерческой фирме: и получал бы больше и сердце у меня было бы спокойнее, что ничего с ним не случится.
— Ну это еще как сказать, — говорю я, отчасти, что хочу ее успокоить, отчасти помня о судьбе одного такого вот «коммерсанта» — Юрия Коцика. — Общепринятое мнение, что работа в милиции очень опасная, мягко говоря, не совсем соответствует действительности. Одна иностранная общественная организация, провела исследование на предмет рискованности разных профессий и выяснилось, что самый высокий процент гибели людей во время выполнения ими служебных обязанностей — среди моряков рыболовецкого флота. Второе место занимают строители-верхолазы и кровельщики, кто дальше, точно не помню, кажется, летчики, а вот работники правоохранительных органов только на двадцать шестом!
— Вот и сын постоянно говорит, что быть каким-нибудь таксистом или водителем грузовика неизмеримо опаснее, чем милиционером, но я все равно тревожусь, когда его подолгу не бывает дома.
— Так вы говорите, что он учился на экономиста? — спрашиваю я только затем, чтобы уйти с неприятной темы.
— Да, у него университетское образование. Четыре года на дневном, а на последнем курсе, после смерти моего мужа, перевелся на заочное отделение. Днем работал. Говорил, что не хочет сидеть у меня на шее. А как раз под самый его выпуск случилась еще одна трагедия — погибла его любимая девушка. С Катериной, так ее звали, он встречался три года. Тем летом они собирались поженится. Когда она погибла, в его жизни случился какой-то надлом. Он получил диплом и уехал в Чечню. Мне, само собой, он ничего не сказал. Соврал, что получил выгодное предложение поработать на одном предприятии в Сочи. О том, что он был на войне, я узнала только когда он вернулся, через полтора года. Я думала, что убью его.
А Сорока вовсе не такой уж и пацан, каким я его поначалу представлял. Впрочем, в этом я уже имел возможность убедится сегодня ночью. Интересно, что бы сказала его маман, если бы узнала, чем занимался ее сын последние пятнадцать часов.
— А это кто? Его девушка? — я показываю на фотографию брюнетки с длинными, прямыми волосами, с широко посаженными глазами и прямым, слегка приплюснутым носом.
— Да нет. Это его сестра. Моя дочь. Она сейчас живет с мужем в Германии. А фотографии Кати он не сохранил. У него их много было. Но потом они все разом куда-то пропали. Я думаю, что Игорь просто уничтожил их. Он ужасно переживал ее смерть и не хотел лишний раз вспоминать об этом. Может быть и правильно. Живые должны жить дальше. Вы ему тоже, пожалуйста, не говорите, что я рассказывала вам все это. Он не любит воспоминаний на эту тему. Все, что было связано с Катей, он куда-то подевал, все: фотографии, ее подарки, газеты.
— Газеты? Вы сказали газеты? — не понимаю я.
— Ну да, в которых были статьи про этот ужасный случай. Он сначала их собирал, а потом все враз уничтожил. Вы тоже должны помнить это. Катя работала референтом у Алексея Михайловича Федорова. У человека с таким положением, к тому же честного и порядочного, не могло не быть врагов. Его травили в прессе, ставили палки в колеса, стремясь помешать тому, что он делал. Постоянно угрожали. Однажды кто-то стал стрелять в окна его рабочего кабинета, на Подольской. Две пули попали в Катюшу. Одна рана была легкой, в вот вторая…
Серафима Александровна делает глубокий вздох и продолжает:
— Вторая пуля застряла в позвоночнике. Она умерла через день так и не придя в сознание. Врач, который делал операцию, сказал, что если бы она и выжила, то на всю жизнь осталась полностью парализованной. Так что может и хорошо, что получилось именно так.
Я молчу. Молчу не потому, что все это очень печально. Я уже успел повидать достаточно, чтобы не удивляться пулям, застревающим в позвоночниках. Нет, я молчу оттого, что поражен теснотой этого мира: невеста Сороки работала у Федорова и оказалась той самой случайной жертвой, о которой я сам совсем недавно вспоминал!
— Да что же это мы все о грустном, — спохватывается Серафима Александровна.
Она наливает мне еще одну чашку чая и снова шуршит листами фотоальбома: вот последнее день рождение Игоря, вот он на рыбалке, вот их выпускной курс экономического факультета. Бросаю взгляд на большую фотографию и еле сдерживаюсь, чтобы не выхватить ее из старушечьих рук. Еще одно совпадение! Не слишком ли их много за последнее время?
Простившись с Серафимой Александровной и ее гостеприимным домом, я спускаюсь на лифте на первый этаж. Попутно звоню Царегорцеву и сообщаю, что можно давать отбой Логинову, моя квартира в охране более не нуждается. Он уточняет, уверен ли в этом, на что говорю, что если кто-то и решит меня пристукнуть, то это можно будет сделать и в другом месте, и забираться ко мне домой для этого вовсе не обязательно. Он настаивает на своем праве узнать все подробности моих похождений. Я уверяю, что скоро приеду и его любопытство будет удовлетворено по самые края. Узнав, что Альвареса нет на месте, прошу Павла задержать его, если он вдруг появится до моего прихода.
Дверные половинки лифта раздвигаются и мы с Сорокой чуть ли не целуемся лбами.
— Тебе не кажется, что у нас это уже стало устоявшейся привычкой, сталкиваться вот так в дверях? — говорю я и улыбаюсь.
— Лучше встречаться в дверях, чем вообще не встречаться, — отвечает Сорока. — А я думал, что ты еще в постели валяешься и сильно тебе в этой связи завидовал. Хорошо, что я тебя успел застать. Есть разговор. Серьезный.
— Возвращаться — плохая примета. Можешь пройтись со мною до остановки. По дороге и поболтаем.
Мы выходим из парадного и сворачиваем в сторону Торгового центра.
— Как там на работе? Подарил тебе Барышев лавровый венок? — спрашиваю.
— Дождешься, как же. Ты же не хуже меня знаешь, у нас не очень-то любят тех, кто проявляет слишком большую прыть и не советуется с начальством. Вот если бы я сначала все сообщил шефу, а он, в свою очередь, согласовал это на более высоком уровне и так далее, тогда другое дело. Они бы условились, как будут делить славу и кто станет козлом отпущения, если что-то пойдет не так, как задумано, и только тогда бы назначили операцию. Стали бы их только дожидаться, вот в чем вопрос?
— Что еще говорят про это дело?
— Что говорят? Ты что-нибудь слышал о «белом китайце»? — спрашивает он в свою очередь.
— Синтетическая наркота. Одно время была очень распространена и наделала много шума. Это ее там мыстырили?
— Нет, но говорят, что по химическому составу и по способу производства что-то очень похожее. Точнее утверждать пока рано. Проводятся экспертизы. Что касается твоего пистолета… того, который ты «нашел», он передан в милицию вместе с твоим заявлением. Никаких проблем не возникло. Все в порядке. Мне поручено передать тебе благодарность за проявленную гражданскую сознательность.
