Директор покачал головой:
— Насколько мне известно, нет. Но вам лучше поговорить об этом с коллегами Марухина. Я так понял, что не все отозвались о нем лестно?
— Это как посмотреть. В его профессиональных качествах никто не сомневается.
Директор хмыкнул:
— Ну еще бы!
— А вот что касается человеческих… — Смирнов, вместо продолжения фразы, пошевелил пальцами.
— Понимаю. У Марухина был тяжелый характер.
— Чем вообще занималась его лаборатория?
— Новыми подходами к генной терапии.
— Что это значит?
— Думаю, вам лучше поговорить с Юрой Самсоновым. Он был, так сказать, правой рукой Марухина.
— Где мне его найти?
— В лаборатории. Двадцать шестой кабинет, если не ошибаюсь.
Попрощавшись с директором, Смирнов отправился искать Самсонова. Он оказался на месте. Мужчина лет пятидесяти, черные волосы с проседью, аккуратно подстриженные, гладко выбрит, в очках с массивной оправой. Следователь сразу вспомнил, что где-то читал, будто такую выбирают те, кому есть что скрывать. Или люди, стремящиеся отгородиться от мира. Это, пожалуй, больше подходило ученому.
Смирнов представился и объяснил, что ему нужно.
— Марухин был прекрасным руководителем, — заявил Самсонов твердо. — Жестким и требовательным и, безусловно, преданным своему делу. Генетика много потеряла в его лице.
Смирнов помнил, что примерно такую же характеристику Самсонов дал и в первый раз, когда опросом занимался Дымин.
— Не скажете, чем ваша лаборатория занимается? — Смирнов, достал блокнот. — Хотелось бы составить общее впечатление об… интересах погибшего.
— Интересах! — фыркнул Самсонов. — Да Марухин только и думал что о работе.
— Понимаю, — кивнул Смирнов.
— Сфера наших исследований сейчас крайне актуальна как в масштабах России, так и в мировых. И наш руководитель был фигурой, определяющей многие тенденции в генетике человека. Он был очень известен и уважаем в научных и медицинских кругах. И, должен сказать, абсолютно заслуженно!
— В этом я не сомневаюсь, — сказал Смирнов. — Но хотелось бы узнать побольше о работе вашей лаборатории. Генетика действительно так востребована? Просто мне всегда казалось, что это что-то из области отвлеченных наук. Ну вроде философии, что ли. То есть разве генетика применима в таких масштабах на практике? Я, конечно, слышал о генномодифицированных продуктах, но…
— Это совсем другое, — прервал полицейского Самсонов. — Как я уже сказал, мы занимаемся генетикой человека. А вернее, генной терапией. Вы что-нибудь слышали о ней?
— Нет. Так что излагайте попроще, профессор.
— Постараюсь. Видите ли, существуют заболевания, передающиеся по наследству. А иногда они являются результатом случайных или закономерных мутаций. Могу вам сказать, что по статистике почти у сорока из тысячи новорожденных обнаруживаются наследственные болезни. В России каждый год рождается сто восемьдесят тысяч младенцев с генными отклонениями. Причем число подобных заболеваний растет с каждым годом. Например, если в 1956 году науке было известно только семьсот форм, то к 1986-му их стало уже две тысячи. А в 1992-м зафиксировано уже больше пяти тысяч семисот. К счастью, хотя бы некоторые из них можно лечить.
— Это и есть генная терапия?
— Именно. Разрабатываются специальные препараты на основе нуклеиновых кислот, которые корректируют генные мутации. Новая генетическая информация вводится в клетки, что позволяет лечить наследственные болезни. Существуют два основных подхода: либо чужеродную ДНК вводят в зиготу или эмбрион на ранней стадии развития, либо генетический материал поступает лишь в соматические клетки. Но в таком случае он не передается половым клеткам, и следующие поколения не наследуют корректировку. Первый способ, конечно, предпочтительнее, но он осуществим, только если болезнь обнаружена на самых начальных стадиях развития.
— Думаю, я понял, — прервал Смирнов профессора, видя, что тот увлекся любимой темой, и опасаясь, как бы ответ на вопрос не обернулся лекцией. — Я правильно понял: вы делаете лекарства?
— В том числе. Это, так сказать, конечная цель наших исследований.
— Сотрудничаете с фармацевтическими компаниями?
— А как же? Кто же еще оплатит нашу работу?
— Ясно. Мне бы хотелось теперь побеседовать с остальными.
— С теми, кто входил в исследовательскую группу Марухина? — уточнил Самсонов.
— Именно. Сколько всего человек?
— Включая меня — семь.
Смирнов вытащил листок, на котором был распечатан отчет Дымина о беседах с коллегами погибшего.
— Давайте сверим список, — предложил следователь.
— Я, моя жена, Кушекова, Кожин, Викулова, Золина, Бирюков.
— И кто чем занимается? — Смирнов достал блокнот и быстро написал список, оставив место справа. — В самых общих чертах, естественно.
Самсонов вздохнул:
— Я и Люда отвечаем за весь процесс, так сказать. Кроме того, моя жена — вирусолог.
— Вирусолог? — удивился Смирнов.
— Разумеется. После открытия и изучения механизмов трансформации клеток опухолеобразующими вирусами подобные специалисты необходимы в каждой лаборатории, занимающейся генотерапией.
— Ясно. Давайте дальше.
Самсонов продолжил:
— Хорошо. Кушекова — это наша лаборантка. Она готовит посуду, реактивы, убирается и так далее.
Смирнов кивнул, строча в своем блокноте.
— Кожин, младший научный сотрудник, наш техник. Приборы, оборудование — все на нем. Я называю всех по фамилиям, потому что вам, наверное, так удобнее.
— Да-да, спасибо. Инициалы у меня есть.
— Хорошо. Значит, так, кто там дальше? Викулова, старший научный сотрудник, она по образованию фармацевт, так что на ней собственно лекарственные препараты. Золина делает анализы, а Бирюков — это наш химик. Едва ли не большая часть работы зависит от него. Доктор наук, между прочим, — гордо заключил Самсонов.
— Это все, кто работает в вашей лаборатории? — на всякий случай уточнил Смирнов.
— Да.
— Где я могу познакомиться с остальными? Они здесь?
— Да, конечно. Пройдите в соседнюю комнату. — Профессор указал на дверь в смежное помещение.
— Дайте на всякий случай номер своего мобильного телефона, — попросил полицейский. — Вдруг мне понадобится что-нибудь срочно уточнить.
— Пожалуйста.
— Запишите здесь, если не трудно. — Смирнов протянул раскрытый блокнот.
Самсонов старательно вывел одиннадцать цифр, начиная с восьмерки.
