— А потом, наверное, и за Польшу возьметесь. Там тоже славяне.
— Надо будет, так и возьмемся.
— И русский мир везде построите?
— Вы меня за лоха не держите. Агрессора из меня делать не надо. Помогать братьям будем. Жизнь отдадим за други своя. Русский мир построим.
— Хорошо будет?
— Ну.
— А что вы там делать станете, в русском мире?
— По-русски говорить будем, понятно? А то укропы по-русски говорить запрещают.
— Севочка, Севочка, — всполошилась мама, — не надо так резко со взрослыми.
— По-русски будем говорить! — напористо сказал Сева, — Русские книги будем читать!
— Сева, — спросил я подростка, — а какие русские книги ты любишь?
— Всякие люблю, — сказал Сева.
— Хорошо, что вы его спросили, — зашептала мама Севы, — в то ведь не читает ничего, играет на компьютере. Теперь подростки так мало читают. А мы Пушкина в его возрасте. Как было хорошо.
— Я, мама, в батлу играю, — сказал Сева густым голосом.
— Во что? — спросил я.
— В батлу.
— Игра такая компьютерная, — пояснила Лариса застенчиво.
— Да ладно, что он, про батлу что ли не знает, — сказал Сева матери.
— Все-таки, скажи, Сева, а что хорошего в русском мире? Вот, завоюем всех, а потом?
— Во-первых, мы никого не завоевываем. Свое берем назад. Что у нас украли. Ясно?
— Ну, хорошо, вот мы все заберем назад. Еще больше страна станет. Будет очень большой русский мир. А дальше что делать станем?
— Любовь будет братская, понял?
— Ой, Севочка, не надо так со взрослыми!
— А что я такого сказал? Любовь, говорю, будет братская. И точка.
— Любовь будет?
— Ну.
— Сева, так, может быть, не надо откладывать с любовью? Может, прямо сейчас и начать? Еще до того, как все захватили? То есть, вернули? Может быть, прямо сейчас уже и любить соседей?
— Кого любить? Укропов свидомых?
— Да, и украинцев тоже любить.
— Укропов полюбишь, а они тебе нож в спину.
— Сева, подумай, — сказал я, — Ты говоришь, что есть единый русский мир. В этом русском мире, говоришь ты, нет разницы между украинцами и русскими. А есть только один народ, испытывающий чувство всеохватной любви.
— Как вы хорошо говорите, — сказала мама Севы. — Севочка, ты слушай внимательно. Сева занятия в школе иногда пропускает, — сказала мама Лариса застенчиво.
— Значит, внутри нашего «русского мира» должна царить общая любовь. Ты сам это говоришь. И украинцы и русские — это одно целое, утверждаешь ты. Стало быть, нет никаких укров свидомых? Это злая выдумка, Сева. Не надо никого ненавидеть.
— Вы американское радио слушайте больше, — сказал Сева. — Еще и не такое скажут. Таких как вы зомбируют. Пятую колонну делают в моей стране. Враги нации. Вы русофоб, да? Русофоб, чувствую.
— А что такое русофоб?
— Это который все наше русское не любит.
— Сева, это ты русофоб. Ты вот не любишь укропов, а сам же говоришь, что укропы — это такие же русские. Значит, ты сам и есть русофоб. Разберись, кого именно не любишь.
— Это все пропаганда пиндосов, — сказал Сева, — Они уже Ирак разбомбили, а теперь к России подбираются. Знаете, сколько пиндосы истратили на Украине? Знаете? То-то и есть, что не знаете. Купили укропов с потрохами. Пять миллиардов дали, хорошие денежки, а? — и Сева засмеялся густым смехом взрослого человека, — Всякому такие денежки захочется… Хорошо, что Путин успел у пиндосов Крым отобрать. Из-под носа увел, ловко!
И Сева смеялся, довольный маневром своего президента.
— А теперь в Донбассе война, — сказал поляк сверху, — И кому это надо? Ну зачем туда русских послали?
— За Россию бьемся, — сказал подросток.
— Донецк — это Украина, — сказал поляк.
— Если мы Донецк не отстоим, тогда и Крым придется отдать. Они уже говорят, укропы, то есть, говорят: отдавайте нам Крым обратно! Губу раскатали. А потом и на Россию нападут. Пиндостан план оккупации России имеет. Русофобы они.
— Русофобия, — сказал коммерсант с верхней полки, — чуть что — сразу русофобия. Сто пятьдесят миллионов населения, самая большая страна в мире, — а переживают, что их любят недостаточно. Воровать надо меньше и в подъездах не блевать. Если вас не любят, вы сами себя любите — вон вас сколько.
— Русофобия, — сказал Сева. — Двойные стандарты.
— Сева, ты заблуждаешься, — сказал я.
— Вернемся от бабушки, сразу поеду в Донецк, — сказал Сева мрачно. — Родине надо послужить. Жизнь желаю отдать за други своя.
— Севочка, — воскликнула его мама, — ты по возрасту еще не подходишь! Не могут тебя на войну призвать!
— Ничего, в ополчение возьмут. А если по домам отсиживаться, то укропы с пиндосами всю Россию захватят. Надо Родине служить.
— Сева, не ходи на войну, — сказал я, — не надо! тебя убьют, и ты уже никогда не сможешь играть в «батлу». Представляешь, как обидно будет? Ты будешь мертвым, и у тебя не будет совсем никакой «батлы» — будет только могила и черви. Закопают тебя, Сева, в землю. Съедят тебя черви, Сева.
— Зачем вы так? — мама напугалась, — нельзя так с детьми говорить.
— Надо же мне его напугать, чтобы он на войну от вас не убежал.
— Никуда он не убежит, — сказал коммерсант с верхней полки, — Диванные войска. Пиво пьет дитятя, попкорн жрет, телевизор смотрит. Пороть надо было. Да, видать, некому пороть. Безотцовщина.
— Как вы смеете! — мама Севы заплакала внезапно, словно готовилась заплакать давно.
Сева гордо сказал:
— Ты не очень здесь! Пороть он меня собрался. Пойдем в коридор выйдем, я тебя на четыре кости поставлю.
— Пойдем, выйдем, — согласился шляхтич. — Пойдем, я тебя воспитаю, раз отца нет.
— Севочка, — вскрикнула мать, — не ходи никуда, родной! А вам стыдно! Взрослый человек! Женщину оскорбили, с подростком связались. Европеец! Вы Россию обокрали, вывезли все! Удобрения наши вывезли, газ украли!
— Какой газ? Опомнитесь, мамаша. Я кастрюльками торгую.
— Алюминий вы из нашей страны вывезли! Народ русский обокрали!
— Дура! Вы, русские, сами себя обокрали. Как вы можете!
Поляк спрыгнул вниз, вышел из купе, хлопнул дверью.
Я вышел вслед за ним.
— Вы не должны так разговаривать с женщиной, — сказал я, — Извинитесь.
— А за что извиняться?
— За слово «дура». Немедленно извинитесь. И слово «безотцовщина» было обидным. Судьба тяжелая, но разве женщина виновата в своей судьбе?
