А вот Дина Георгиевна всерьез задумалась о замужестве, она давно соскучилась по надежному мужскому плечу. Ее собственный муж почил в бозе десять лет назад, сколачивая семейный капитал. Его любимым выражением было: «Вот забью последний гвоздь, тогда и отдохну». Забивание последнего гвоздя растянулось на несколько лет и обернулось скоропостижной смертью. Господин Трещинский молодецки забил последний гвоздь в собственный гроб и теперь отдыхал с утра до вечера, а по ночам его призрак разгуливал по тихим улицам и предупреждал припозднившихся трудоголиков, что ничего не надо откладывать на потом. Дина Георгиевна отскорбела положенные сорок дней и снова налегла на деликатесы, благо денег покойный супруг оставил предостаточно.
Василий Петрович идеально подходил на роль следующего мужа: простоват, но надежен, не молод, но и не стар, путает Чайковского с Чуковским, зато рукаст и покладист. К тому же у Тимошеньки и Васеньки сложились прекрасные отношения, они друг в друге души не чаяли. Только две молодые оторвы Лилька с Милкой служили преградой для семейного счастья Дины Георгиевны и Василия Петровича. Госпожа Трещинская исключительно в целях предпочтения семейных ценностей чему-либо другому указала девушкам на входную дверь. Лилька встретила новость смехом и принялась обзванивать своих бойфрендов на предмет поиска новой комнаты. Милку же накрыл нешуточный депрессняк: где еще найдешь такую огромную комнату за такие крошечные деньги да еще и роскошный стол на полную халяву. Ушлая Лилька посоветовала подруге немного построить глазки старому придурку Пильщикову, а когда он полезет за девичьей лаской, заложить его хозяйке, та отправит наглого соседа восвояси, а они заживут, как и раньше, в любви и согласии.
Неопытная Милка уставилась на Пильщикова так, что это заметили сразу все, начиная от Василия Петровича и заканчивая Диной Георгиевной, включая кастрированного Тимоху. «Ничего себе, — обалдела Трещинская, — ну и молодежь пошла, на ходу подметки режет». «Была не была, — приосанился Василий Петрович, — с двумя крутить буду. Здоровья еще хватит». О чем подумал Тимоша, неизвестно, но он вальяжно устроился в кресле и принялся усиленно вылизываться. Трещинская под благовидным предлогом отправилась на кухню, а потом на цыпочках вернулась и стала осторожно наблюдать за разворачивающейся изменой. Пильщиков, уставившись на Милку, как ему казалось, плотоядным взглядом, одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние и впился в ее мощный загривок хищным поцелуем, подсмотренным в одном сериале. Тимофей неодобрительно покосился на зарождающийся на его глазах роман, но не стал отвлекаться от гигиенических процедур.
Раздался звон разбившегося женского сердца. В дверях стояла пунцовая Дина Георгиевна.
— Вон! Оба! Подлые предатели!
Василий Петрович и Мила отпрянули друг от друга, как однополярные магниты. Квартирантка, зарыдав, метнулась в свою комнату, а Пильщиков не стесняясь шваркнул кота с кресла на пол, да еще и ногой наподдал.
— Да горите вы все синим пламенем!
С этими словами подлый предатель покинул квартиру госпожи Трещинской и отправился в родное стойло.
— Одну тебя люблю, — с порога заявил Василий Петрович.
— И давно ты это понял? — с сарказмом рассмеялась Антонина Ивановна.
— Только сейчас, — прослезился нокаутированный жизнью Пильщиков.
— Динка небось выгнала? — предположила жена.
— Что ты. Она мне ноги мыла и воду пила.
— А что же тогда ушел?
— Чужое там все, — искренне хлюпнул носом Василий Петрович, — коток этот поганый, девки непутевые, хозяйка прибабахнутая.
— С котом-то ты что не поделил?
— Известно что, еду. — Рыдания сотрясли жирные плечи Пильщикова, и он стал похож на тающего снеговика и шахтера с отбойным молотком одновременно.
— Горе ты мое луковое, — Антонина Ивановна обняла блудного мужа, и они затряслись в рыданиях вместе, словно участвуя в танце своей молодости, энергичном шейке.
Теперь Пильщиковой пришлось нести двойную психологическую нагрузку: готовить мужу как раньше, а самой сидеть на овощах, вареной говядине и воде, утешая себя тем, что большая часть стройных женщин в нашей стране занимается тем же. Весы тем не менее неуклонно приближали ее к заветному сорок восьмому размеру, а значит, угроза увольнения на этот раз просвистит мимо и не заденет ее похудевшего тела. Зато как здорово будет теперь шляться по магазинам женской одежды и покупать модные шмотки, рассчитанные исключительно на худеньких хозяек жизни. А для Василия Петровича утро начиналось, как и прежде, с любимой команды: «Кушать подано».
PS-2. Антонина Ивановна похудела до сорок восьмого размера, Дина Георгиевна, заслышав ее шаги по лестнице, благоразумно не выходит из своей квартиры. Квартирантки съехали в неизвестном направлении. Василий Петрович еще больше раздался в плечах и выглядит счастливым.
Первое апреля
Рассказ молодого человека
Никто так не радовался приходу первого апреля, как Эдик Лабацилкин. Он уже с самого утра чувствовал томление в груди и шило в заднице, замышляя очередной розыгрыш. Жертвами буйной фантазии Лабацилкина служили в первую очередь его друзья по школе и институту. Гадский Эд прикидывался то директором предприятия, то участковым, то работником вытрезвителя, а то и залетевшей медсестрой. Любимой мишенью Эдуарда был его друг Вова Хренков, постоянно кобелирующий с дамами и поэтому замотанный не по-детски. Если другие одноклассники на первое же приветствие Эдика сразу произносили мерзкое словосочетание: «Первое апреля — никому не верю», то Хренков в который раз попадался как младенец. Сегодняшним утром Лабацилкин провел его дважды и мог по праву собой гордиться. Сначала он позвонил Вовану в пять утра и завопил в трубку, будто он сосед снизу и Хренков его невероятно затопил. Раздался приглушенный мат и звуки падающих тазов и велосипедов. Эдик с удовольствием слушал, как Вовчик мечется по квартире, словно ужаленный, и роняет какие-то оглушительные предметы. Время от времени Вова подбегал к телефону и получал новые исчерпывающие инструкции: перекрыть вентиль с горячей водой, открыть кран с холодной водой, включить телевизор, вырубить холодильник, спустить воду в унитазе, открыть форточку на кухне, отпереть входную дверь, перекрыть вентиль с горячей водой и так далее. Разбуженный, но не успевший проснуться, Хренков безропотно выполнял все наказы оборзевшего в корягу Лабацилкина. Добрых десять минут ошалевший Вовец открывал все, что открывается, и выключал все, что выключается. Эдик уже замучился формулировать новые команды, а Вова все никак не мог раскусить розыгрыша, и на мольбу Хренкова, что же делать дальше, устало посоветовал тяжело дышащему другану — не спеша пустить воду, помыть ноги и ложиться спать. Кстати, среди беготни и звуков падающих предметов все время слышался сварливый женский голосок, который с завидным постоянством спрашивал:
— Что происходит, Вова?
— Что ты там делаешь, Вова?
— Почему ты все роняешь, Вова?
