— Как парализовало? — у Найденова сразу сел голос.
— Она как увидела про тебя передачу, так и упала, сердешная. Нюра-то, она всех пригласила передачу смотреть. Мы давеча собрались, чаю выпили, сели про тебя…
— В какой она больнице? — прохрипел Федор.
— Ишь ты, а я и ня помню. В тридцать шестой, кажись, а может, и нет. Сейчас Шурку кликну.
Долго искали какую-то Шурку. Она тоже ничего не знала. Потом пошумели Люсю, та подтвердила, что точно, в тридцать шестой.
— В каком отделении? Какая палата? — застонал Найденов.
— Феденька, а нам ня сказали. Положили на носилки и унесли, — баба Ася вздохнула, готовясь к длинному монологу, — она так готовилась к передаче, Нюра-то. Торт купила, пряников, халву…
Найденов отложил трубку в сторону. Слезы стеной стояли в глазах, и окружающие предметы стали размытыми как на картинах Дега. «Сейчас заплачу, и станет легче», — подумал Федор, но слезы высохли, а из трубки по-прежнему раздавался надтреснутый голос, перечисляющий бесконечный список свидетелей его позора.
— Стенька Дранов был, Тая Сивкова была, Куровых не было, они что-то приболели…
Найденов был не так воспитан, чтобы сбросить вызов, и медленно жарился на раскаленных угольях. А баба Ася продолжала:
— А уж как она тобой гордилась, Нюра-то. Как гордилась…
Федор не в силах слушать дальше, зажал уши. Он накинул куртку, выскочил из квартиры и побежал в парк, расположенный неподалеку. Там он присел на первую попавшуюся скамейку. На соседней скамье тусовалось несколько бомжей, распивающих «огненную воду», тоже представителей народа, который Найденов собирался геройски спасать. На телефоне высветился вызов от Вероники. Федя быстро попрощался с бабой Асей и переключился на невесту.
— Обтекаешь? — участливо поинтересовалась Вероника.
— Обтекаю, — подтвердил Найденов.
— В смысле от дерьма, — уточнила искусствовед.
— Я понял.
— Я тебе говорила, что НТВ стал желтым каналом?
— Говорила, — промямлил Федя.
— Я тебя предупреждала, что это добром не кончится?
— Предупреждала.
— Я тебе говорила, что журналисты выдерут нужные им слова из контекста и втопчут твое имя в грязь?
Найденов в ответ только засопел.
— Они же замкадыши. Эти проституты и проститутки готовы на все. Они за тридцать тысяч сребреников и мать родную в бордель сдадут, и в церкви «Марсельезу» пропукают, — Вероника рубила слова не хуже опытного агитатора.
— Ну, причем здесь замкадыши, — робко возразил Федор.
— Коренные москвичи на такое не пойдут, — безапелляционно заявила Вероника.
— Ник, ну, кто же знал, что там такая засада, — промямлил Найденов.
— Больше мне не звони. Никогда. От тебя один дискомфорт.
Вероника бросила трубку, и Федор услышал короткие сигналы, напоминающие звук работающего электрокардиографа. Сигналы сначала отдавали болью в левом ухе, контактирующем с телефоном. Потом боль постепенно сползла по левой стороне шеи в левое плечо, под лопатку и устремилась за грудину. В груди что-то звонко лопнуло и задребезжало.
«Опаньки, да у меня инфаркт», — поставил себе диагноз Найденов и попытался вдохнуть. Не получалось. На него навалилась страшная усталость и отчужденность. «Зачем я полез на телевидение? Зачем? Почему так мало отдыхал? Для чего все откладывал на потом?» — пронеслось в затуманенном мозгу. Найденов в изнеможении прикрыл глаза, посидел так несколько минут и умер. Сердце Феди остановилось навсегда. Стайка бомжиков, распивающая портвейн на соседней скамейке, быстро обратила внимание на «дремлющего пассажира».
— Нажрался уже, касатик, — пробурчала тетка с синими ногами по кличке Косоротка, — вот оно как в одинаре пить.
— Почистить его нужно, — предложил главарь, с погонялом Щербатый.
— Хорошо бы, — согласились остальные.
— Косоротка, прикрой. Кабанчик, на выход, — скомандовал главарь.
Бомжиха встала перед Найденовым и стала делать вид, что разговаривает с ним, а Кабанчик освободил фраера от кошелька, телефона и часов. Люмпены воровато огляделись и порысили в другой конец парка, а тело Найденова осталось одиноко сидеть на скамейке, пока душа отлетала к заиндевевшим небесам. Таким его и обнаружил линейный наряд полиции.
Смерть Найденыша странно повлияла на Шуршикова, он утих и принялся писать рассказы. Егоров тоже изменился — с саженцев Сергей Сергеевич переключился на рассаду.
— Отдуплился раб божий Федюня, — начал свою поминальную речь Егоров.
— Нет. Это скорее подходит для почившего пролетария, забивающего козла, — помотал головой Жека.
— Окочурился раб божий Федыпа…
— Не годится. Это для крестьян, — перебил Шуршиков.
— Скопытился?
— Тем более для крестьян.
— Ласты склеил? Подойдет? — Сергей Сергеевич вопросительно уставился на Шуршикова.
— Он был наркологом, а не водолазом.
— Карандаши откинул?
— Это для моделей, умерших от анорексии, — капризничал Женька.
— Кеды в угол поставил?
— Во. Вот это подойдет. Уважительно и с намеком на его нездоровую активность.
— Я тут на стене граффити видел: «Встретил продажного журналиста — убей», — внезапно вспомнил Сергей Сергеевич.
— Душевная надпись, — оценил Шуршиков, — я бы так и сделал, но сидеть не хочется.
— А ты про них рассказ напиши. Убей морально, — посоветовал Егоров.
— Рассказ напишу, — Женька почесал в затылке, — может, даже на роман замахнусь.
— Вот, вот. Замахнись.
— Спи спокойно, дорогой Федя, — начал Шуршиков, — ты был, на удивление, романтичен и беззащитен в наш подлый век. Мы говорили тебе, что никому ничего не нужно в нашей стране. Что всех устраивает пьющее население, а борьба с наркотиками напоминает по сути варьете. Но ты не верил и хотел все изменить.
— Увы, — подхватил Сергей Сергеевич, — нашедшего выход затаптывают первым. Все к лучшему. В обществе ангелов тебе будет комфортнее. Только, пожалуйста, не доставай их своей контент-терапией и компьютерными технологиями, а то они тебя обратно отправят. Я все сказал.
— Извини, Федя, — развел руками Женька, — ты же знаешь, наркологи на работе не пьют, не принято.
Коллеги не чокаясь выпили по стакану газировки и отвернулись в разные стороны, чтобы скрыть выступившие слезы. Благоговейную тишину нарушали только крики больного с белой горячкой из пятой палаты.
— Вот так походя сломали парню жизнь, а потом и угробили, — пробурчал Шуршиков, — эти НТВ-шники ведут себя слишком резво. Вот ведь гадств, и не накажет их никто.
