Вроде был весельчак, вроде свойский пацан,
И усы не щетинил в угрозе.
Почему же все гонят меня к праотцам
И мечтают распять на березе?
То ли нос воротил. Не желал пить вина
С разношерстною сволочью вместе,
То ль от прожитых лет задубела спина
И не гнется в положенном месте…
— Достаточно, — прервал душевное половодье Копф, — это похоже на присказку: вот лежу я охаю, а прохожим по ху… Неинтересно никому. Вот если бы ты…
— Менты, — напрягся Кулигин, увидев серые фуражки из-за кустов, — или полицейские, черт их теперь разберет. Ух, они нам сейчас устроят качели за распитие в общественном месте.
— Спокуха, — хмыкнул Женька, — говорю только я, а ты молчи как партизан. Я, я, геленваген?
Полицейские, предвидя легкую поживу, приближались, укоризненно качая головами.
— Русланд и дойчланд — фрондшафт! — завопил Копф, размахивая своим немецким паспортом как пропуском в рай.
— Иностранцы, что ли? — сразу утратили приподнятое настроение блюстители порядка. — Кажись, немцы.
Евгений внезапно пустился в пляс, распевая походные немецкие марши.
— Во, немчура, дает. Во, разошелся, — менты с опаской стали поглядывать на Женю.
А Копф то изображал нижний брейк, то демонстрировал русскую присядку, а то скакал мелким бесом вокруг остолбеневших блюстителей порядка. Потом Женя от нижнего брейка перешел к верхнему: он резко подпрыгивал и норовил ударить сверху по милицейским фуражкам. Сева таращил глаза и с ужасом ждал развязки этого балета. Между тем Ферапонтов-Копф, зажав свой немецкий паспорт в зубах, словно кинжал, принялся танцевать лезгинку, потом семь-сорок, наконец, схватив полицейских за плечи, пустился в пляс между ними. Менты отпрянули в разные стороны и, поддерживая свои пострадавшие фуражки, дали деру. Вслед им несся громовой хохот разошедшегося гостя столицы.
— Уф, — пытался отдышаться Женя, — а представляешь, если бы я им русский паспорт показал? Как думаешь, чем бы дело закончилось?
— Тебе бы пожизненный срок обломился, — каркнул Пашка.
— Сто пудов, — схватился за живот Ферапонтов-Копф, — а иностранцев в России заранее побаиваются и уважают.
— Знаешь, я про один случай тут читал, — рассмеялся Кулигин, — хочешь посмеяться?
— Валяй.
— Это все происходило в семидесятых годах, при развитом социализме. Приходит мужик в леспромхоз и говорит: я изобрел новый способ выкорчевывания леса. Тягачи не нужны, лесорубы не нужны, солярка не нужна, дороги не нужны, и вдобавок никаких пней не остается и ничего не гниет. Ему, конечно, говорят, как и мне, — свободен. Но мужик упертый — поехал в районный леспромхоз, потом в главк. До Министерства лесного хозяйства дошел. И отовсюду его пендалями гнали. Наконец, один чиновник в министерстве смилостивился — рассказывай, мол, в чем прикол? Мужик рассказал, чиновник тут же психоперевозку вызвал, и изобретателя в дурку закатали. Оказывается, он предлагал деревья вертолетом дергать. И действительно, дороги не нужны, лесорубы отдыхают, тягачи ни к чему.
— Ха-ха-ха! — загоготал Копф. — Кого-то мне это напоминает.
— Но я же не такой, — оскорбился Кулигин, — я адекватный.
— Смотря, с какого боку, — по-прежнему заливался Копф.
— С какого боку?
— А с того, что в России нормальные люди изобретателями не становятся. Потому что конец у них в нашей империи один — психушка. Вот только отделения разные: или «шизо» косит их ряды, или «белочка» за руку здоровается.
— Так-то оно так, — окончательно сник Кулигин.
— Добиться успеха в России можно только за рубежом, — подвел итог Копф. — Еще по пиву?
— Какой же ты немец, если тормозиться не умеешь, — хмыкнул Кулигин, доставая из кармана последнюю мелочь, — я видел немцев. Они сидят с одной кружкой пива и давят ее целый вечер, а мы с тобой уже по семь бутылок выдули.
— А я и не говорил, что я немец, — заржал Копф, отводя Пашкину руку, — я скорей кубинец, если брать во внимание мое отношение к труду и деньгам. Ну, поедешь в Германию?
— Нет, я буду искать себе применение на Родине, — набычился Пашка, — где родился, там и пригодился.
— Ну-ну.
На следующий день Кулигин пошел в Министерство дорожного транспорта посмотреть, как продвигаются его дела с внедрением покрытий на резиновой основе. Увы, бесхозная папка с его предложениями так и пылилась, никем не востребованная.
— Матерь вашу, — потемнело в глазах у Павла, — для вас же, дураков, стараюсь. Вам же хочу жизнь улучшить.
Секретарша спряталась за кулер и посмотрела на Кулигина гадливо и опасливо, как на мышонка, разгуливающего по ее офисному столу. Павел отодвинул ее в сторону и шагнул в кабинет к Хрюну, главному инженеру по дорожным покрытиям.
— Здравствуйте, Андрей Сергеевич. Как, прочитали мой реферат?
Хрюн надулся как клизма, готовая к употреблению, тяжело вздохнул, но ничего не ответил. Пашка не отставал.
— Реферат, спрашиваю, прочитали?
Хрюн надулся, еще больше и процедил:
— Я читаю только два произведения: Шекспира и Библию.
— Ага, в оригинале, — ухмыльнулся Кулигин, — на древнеанглийском и древнееврейском.
— Вон, — коротко бросил Хрюн, — вы отвлекаете меня от государственных дел и эффективного управления.
— Ага, от государственных дел, — скривился Пашка, выходя и хлопая дверью, — еще десять лет такого эффективного управления — и перепись населения превратится в перекличку.
Но тут до Пашки дошли слухи, что его однокашник Гоша Тузик стал заместителем у Хрюна. Кулигин, не раздумывая, позвонил Гоше. Он помнил Тузика со студенческих времен как неунывающего, необразованного, сексуально-озабоченного парнишу. Причем половая активность настигала Тузика почему-то утром с похмелья. И чем круче была похмелюга, тем сексуально раскрепощеннее вел себя Тузик.
— «Ребяты», пошли по бабам? А лучше «побегли».
— Вчера нужно было активничать, — стонали «ребяты», с трудом отрывая головы от подушек, — сегодня уже поздно.
— В самый раз, — скакал кобельком Тузик, вызывая нескрываемое раздражение у собратьев своим цветущим видом и ретивостью.
— Уйди, постылый. Вместо того чтобы приставать к девахам вчера, ты хлестал портвейн, а сегодня тебя на подвиги потянуло?
— Ну, как «хочете». Я один «побег».
— Беги, беги. Тебя там встретят с распростертыми объятиями.
Тузик, напевая под нос: «Это кто такой хороший вдоль по улице бегит. Это я такой хороший вдоль по улице бегю», убывал в направлении женской половины общежития, но через десять минут возвращался, подвергнутый бомбардировке кухонной утварью и учебниками.
