этот сигарообразный предмет из грубой технической резины
начисто отсутствовал в продаже!!!
Ими сочувственно делились совершено посторонние люди – один налетел в центральной аптеке, другому не досталось…
Их официальная цена не позволяла даже компенсировать спекуляцией отсутствие в свободной продаже – кто ж будет набавлять процент к издевательским 4 коп., да и какой процент?
Мои соотечественники рождения сороковых (с запрещенными вдобавок абортами), пятидесятых и отчасти шестидесятых годов!
Сколько из вас никогда не узнают тайну своего появления на свет, скрытую под магическим словом «дефицит»…
Собственно, это слово должно было стать единственным в моей частной энциклопедии, которую я предлагаю вам, читатель.
Всё было дефицит и дефицит был всем.
В сущности, вся моя «камера хранения» забита дефицитом разных форм и назначений.
Каменный век, бронзовый век, железный, дефицитный…
Но, пожалуй, ничто так тесно не взаимодействовало с человеческой физиологией, как дефицит «изделия № 2». По сравнению со способами, которыми советские мужчины и женщины компенсировали отсутствие заветного изделия, Камасутра удивляла полным отсутствием фантазии. Это если не удавалось достать, а если удавалось? Что порвется, не было сомнений, сомнения были – надевать два или три… При толщине, незначительно уступающей автомобильной камере.
Стоило ли удивляться хождению легенд об усиках, фруктовых запахах и прочих фантастических изысках западной резиновой промышленности, о микронной толщине стенок и несокрушимой прочности? Тем более что, как выяснилось спустя перестройку, это не были легенды.
А пока «изделие № 2» выходило из Баковских цехов, порождая неблагонамеренные шутки о близости переделкинского советского литературного производства к резинотехническому – то и другое было связано с необходимостью предохраняться…
Навсегда исчезли мелкие квадратные пакетики из серой ломкой технической бумаги с прощупывавшимся кружочком и загадочной надписью «Изделие № 2». Все везде есть, но тем, кто помнит, как ничего нигде не было, оно уже не нужно. А кто думает, что глянцевые игривые упаковки и целая витрина ассортимента были всегда, ничего не поможет: они размножаются не биологическими, а социальными способами.
Суровая молодость, как говорили в кино. Молодость – она всегда суровая.
Да, и еще, чуть не забыл! Ведь были размеры! 1-й, 2-й и 3-й. Надо ли говорить, что 1-й был рассчитан на лилипутов, а 3-й, при тех же лилипутских размерах, особенно радостно рвался, сползая резиновым рубищем…
Простите, почтенный читатель, сомнительный выбор этой темы. Я своими глазами видел секретаря партийной организации, который возвращался из московской командировки в родной мемориально-космический город с целой наволочкой недвусмысленно выпиравших квадратиков – повезло в аптеке бывшей Феррейна. Как подобало руководителю, был он человеком пьющим и потому добрым: поймав завистливый взгляд, угостил десятком. Что ж, не вспоминать мне этот прекрасный эпизод единения партии и народа? И тут же реалистический штрих, натуралистическая коллизия: колбасой «Любительской», везомой из Москвы же в товарных количествах, никто делиться не думал, только ничейный чесночный запах бесхозно веял, понемногу отставая от электрички и ложась на бедные пролески и болотистые опушки…
Как сказал обиженный взрослыми трехлетний мальчик: «Гандоны вы все до единого!»
Могущественная бумага
Все-таки истинным символом дефицита были не джинсы, и не презервативы, и даже не сырокопченая колбаса.
Дефицитом вечным, как строительство коммунизма в стране, отдельно взятой за грехи ее, дефицитом среди дефицитов была туалетная бумага.
Ее дефицит был особенным – пульсирующим. Настоящие джинсы в советском магазине нельзя было купить никогда и ни при каких условиях. Презервативы не могли возникнуть в аптеке, случайно избранной судьбой. Брауншвейгская колбаса, произведенная в спеццехе мясокомбината, могла попасть только в обкомовский распределитель и никуда больше… А пипифакс материализовался в любом месте в любое время – например, в магазине канцтоваров за полчаса до закрытия или в хозяйственном, между гвоздодерами и полотнами для двуручных пил, – распродавался за четверть часа и исчезал, как мираж. Через час в совершенно другом районе города можно было увидеть счастливого человека, несшего в каждой руке по десятку увязанных в плотные грозди рулонов, а гирлянда из них же висела на его шее. Примерно такие гирлянды, только из цветов, теперь вешают девушки экзотической красоты на шеи нефтяников, прибывших чартером из Тюмени в Таиланд и еще не вполне очнувшихся от удовольствий, тайно полученных во время перелета. Но запах чудесных цветов перекрывает всё…
У меня есть гипотеза: отсутствие при советской власти в продаже туалетной бумаги не было простым следствием планового управления экономикой и государственной собственности на все средства любого производства – ее вечный дефицит был важной частью стратегического замысла. Неподтертая или даже подтертая вчерашней «Правдой» задница трудящегося была как бы символом пренебрежения буржуазным комфортом, лживыми приманками общества потребления. Говоря попроще – строителям развитого социализма не до жопы. То есть именно до жопы вся эта пресловутая проблема дефицита.
Анекдот конца семидесятых. Проктолог больному: «Да у вас целая газета в заднице!» Больной: «Правда?!» Врач: «Нет, “Известия”».
Всем было достоверно известно, что свинец, содержащийся в типографской краске (высокая печать), вызывает рак прямой кишки. Впрочем, всем было известно и то, что радиационный фон во многих крупных городах и целых областях превышает смертельно опасный в десятки раз. «А мы живем и хрен на них ложили», – как сказал один мужик в стоячей пельменной, которая существовала в проезде Художественного театра. Теперь на этом месте в Камергерском какой-то банк, кажется… А мужик разлил под круглым, как бы мраморным столиком, и мы дружно выпили за то, что «мы живем и ложили…».
Интеллигенция же все страдала и страдала без бумаги.
А бумага все не появлялась и не появлялась.
И наконец мы устали ее ждать и устроили перестройку, дикий капитализм, залоговые аукционы, приватизацию, этнические конфликты, кровавый режим и все остальное. Туалетной бумаги три сорта продаются в ларьке, до которого сто метров от моего деревенского дома. Если же начнутся перебои, вполне сгодится и сотенная купюра – при нынешнем-то курсе рубля…
Да, нужная бумага есть, а жизнь того… не очень.
Видимо, не в бумаге дело.
Не хочется думать, что в нас.
Наручники свободы
Одна из главных радостей сочинительства состоит в праве автора устанавливать в тексте собственные порядки и тут же их нарушать.
Вот я несколько раз высказался о склонности женщин к украшению себя без какой-либо практической цели и содержательного смысла – в отличие от мужчин, склонных к самовыражению и социальной идентификации через свой внешний вид и вещи личного пользования. А теперь вот примусь доказывать обратное, отвергая любые обвинения в непоследовательности. Непротиворечивость необходима воинским уставам и правилам дорожного движения. А я пишу хоть и не вполне художественную, но прозу.
