— Две тысячи? — растерялся алари. — Я должен уточнить
количество, имеющееся на складе…
— Две единицы, — объяснила Маша. — Мне и Данилову.
— Правильно, — кивнул я. — У меня глазомер плохой. Вдруг не
разберусь с дистанцией…
У дверей Маша покосилась на ярко-красные диски, спросила:
— Атомные мины?
— Да, — преданно отозвался алари. Похоже, последний Машин
выбор произвёл на него впечатление.
— Знакомые штучки, — без особого почтения сказала Маша, но
брать их не стала. — Пошли ко мне, Петя. У меня есть кофе.
— Откуда такие познания в их оружии? — спросил я в коридоре.
— Информация немного доходит, — уклонилась Маша.
Знаем мы, до кого обычно доходит информация…
В каюте, которую алари гостеприимно отвели для людей, мне
пришлось побывать только один раз. Усаживаясь в кресло, я невольно вспомнил
свою искреннюю радость, испытанную при мысли, что существуют специальные
подставки для сидения.
Радостная болезнь — склероз. Сплошные приятные сюрпризы.
Кофе был швейцарский, «Нескафе», в саморазогревающихся
пластиковых чашках из полётного рациона шаттла. Я выдернул дурацкую трубочку —
сосать кофе через соломинку можно лишь в невесомости или при помрачении
рассудка, содрал с крышки обёртку из фольги, с удовольствием принюхался — та
штука, что заменяла кофе у Геометров, всё-таки имела абсолютно другой вкус, —
сделал глоток.
— Спасибо, Маш. Это то, что было нужно.
В общем-то женщинам всегда приятны комплименты по поводу их
кулинарного мастерства. Даже если они всего лишь открыли консервную банку,
стоит восхищаться так, словно тебя накормили паровой осетриной или рассыпчатым
узбекским пловом. Маша тоже приняла комплимент с удовольствием.
— Не понимаю, как вы летаете по месяцу, — заявила она. —
Ничего толком нет съедобного.
— На космодромах есть ресторанчики. Там нормально готовят.
— И что, всё завозят с Земли?
— Нет, конечно. Обычно доставляют образцы мяса, картошки,
зелени. А чужие их подращивают на своих пищевых синтезаторах. Тоже дорого, но
дешевле, чем возить по-настоящему.
— Удобно, — согласилась Маша.
— Не до конца. Понимаешь, обычная еда всегда разная. Даже
если картошка с соседних полей, всё равно она разная. А мясо тем более, двух
одинаковых коров не существует.
— Убивать животных для еды — мерзость, — неожиданно сказала
Маша.
— Ты вроде не вегетарианка…
— Нет, но лишь по рассудочным соображениям. Животная пища
необходима, поэтому приходится её употреблять.
Меня такой подход позабавил. Любишь мясо, так не надо
вставать в позу…
— Смешно? — строго спросила Маша.
— Да. Твои военные познания и любовь к животным…
— Знаю, знаю, Гитлер был вегетарианцем… Пётр, одно дело
честный бой, другое — употребление живого в пищу.
Я дальше спорить не стал, в таких случаях это бесполезно,
лишь заметил:
— Всё равно твоя любовь к оружию скорее характерна для
мужчин.
— Ну и что? Я в детстве очень переживала, что не родилась
мальчиком. Меня даже к психиатру водили, но оказалось, что сексуальных
нарушений нет, лишь повышенная агрессивность и стремление властвовать.
Я поперхнулся кофе и зарёкся общаться с Машей на подобные
темы. Всегда пугался такой откровенности.
Но обстановка, честно говоря, только подобным беседам и
соответствовала. Дед со счётчиком… увы, теперь о них приходится думать вместе,
отсутствовали, может быть, общались с командующим, не знаю. А Данилов остался у
шаттла.
— В арсенале я вначале думал, что ты всё выгребешь, — сказал
я, неуклюже переводя разговор на другую тему. — В силу повышенной
агрессивности.
— Зачем? Один образец оружия, основанного на силовом поле,
один лучевой излучатель, а главное — ггоршш. Наглеть вредно… Пётр, ты позволишь
интимный вопрос?
Мгновенно настроившись на подвох, я кивнул.
— Ты тяжело перенёс смерть деда?
— Что?!
Маша вздохнула, уселась напротив.
— Пётр, всё-таки это смерть. Нельзя же и в самом деле
считать, что человек — лишь набор электрических сигналов в синапсах.
— А что тогда? Душа? — В горле пересохло, и я начал
запинаться.
— Не обязательно. Я неверующая. Но тело — это по меньшей
мере половина человека.
Я смотрел ей в глаза — нет, она не шутила. Да и не шутят
таким.
— Маша, для нас с тобой — может быть. Мы молодые. У нас
гормоны бурлят.
Внезапно для самого себя я перешёл на более циничный тон:
— Для тебя, наверное, я сексуально привлекателен…
— Есть такое дело, — спокойно ответила Маша. — Хоть и менее,
чем Саша Данилов.
— Деду, извини, уже изрядно лет… — проглотив обидную
откровенность, продолжил я. — Он питается в основном йогуртами и детскими пюре.
Выкурить тайком трубку — для него событие, глотнуть водки — разгул.
— А пройти по саду, взять в руки цветок, погладить собаку?
— Когда я на Земле, то выгоняю его прогуляться!
— Всё равно, Петя.
— Маша… а ты его действительно любишь?
— Андрея Валентиновича я любила и буду любить! — отрезала
Маша. — Его самого, а не ящерицу с его памятью!
Что-то во мне взорвалось. Секунду стаканчик кофе подрагивал
в моей руке, готовясь отправиться в полёт по чётко определённому адресу.
Остановило меня только то, что кофе ещё был слишком горячим.
Я встал и вышел из каюты. Надо помочь Данилову в проверке
шаттла. В конце концов, я второй пилот.
Второй пилот, а не закомплексованная девчонка, для которой
человек и его внешность слиты воедино.
Чем бы ни руководствовались алари — презрением к нашей
отсталости или искренним дружелюбием, но управление челноком и впрямь никак не
изменилось. Пилотажный компьютер продолжал пребывать в полной уверенности, что
на корабле стоят обычные жидкостные двигатели. Практически неисчерпаемый запас
топлива и огромная тяга машину не смущали.
С Машей я больше не разговаривал. Она поглядывала на меня,
видимо, сожалея о своей откровенности, но я предпочитал игнорировать её
взгляды. Деду, разумеется, тоже не стал ничего говорить.