— Пётр, ну я же тебя знаю! Ты не мог изменить свою суть. Не
мог заставить себя поверить в необходимость Тени!
— Но ведь я смог?
— Вот это меня и смущает… — Дед вздохнул. — Никогда бы не
поверил, что в молодых мозгах у меня станет меньше мыслей. Пётр, я чувствую…
что-то не так. И не могу сформулировать свои ощущения.
Мы остановились.
— Андрей Валентинович, но Пётр так хотел… — примиряюще
сказала Маша. — Он хотел, чтобы вы гордились…
Ой. Ну когда она окончательно разучится звать его на «вы»?
Когда дядю мне родит?
— Машенька. — Дед окинул её прежним взглядом —
снисходительно-ласковым. — Да не думай ты, что я ревную своего внука, своего
ученика к победе. Нет. Поверь.
Сейчас мы были уже где-то у окончания луча-туннеля. В самой
широкой части, где над головой и по стенам теснились хижины, домишки, шалаши.
Маленький мальчик, сидя вниз головой на «потолке», с любопытством следил за
нами. Подобрал какую-то палочку, замахнулся было, чтобы запустить в нас, но
поймал мой взгляд и бросился в домик.
Интересно, живой ребёнок или фантомный? У них тут с
размножением негусто… бессмертным дети без нужды.
— Петя, дай-ка мне Зерно, — сказал дед.
Я вздрогнул.
— Пит…
— Это… моё…
Слова вырвались сами. Дед переглянулся с Машей. Данилов
кивнул, словно и не ожидал ничего иного.
— Ты не дашь Зерна… на время… своему деду? Своему
наставнику? Пит?
Рука задрожала, будто что-то взорвалось во мне,
схлестнулось, сошлись две неукоснительные нормы, и одна должна была
капитулировать…
— Н-н-на…
Я стал заикаться, когда протянул деду раскрытую ладонь.
Крепкие пальцы взяли Зерно, покрутили…
— Я вот ничего не чувствую, Петя, — добродушно сказал дед. —
Абсолютно. Нет, конечно, есть любопытство, есть некоторое восхищение… ай да
сукины дети, чего соорудили… Но не более того!
Я не ответил. Я пожирал Зерно глазами. Оно было моё, оно
даровано мне, и выпускать его из рук… Как там, в старой сказке про волшебное
кольцо? «Моя прелесть…»
— Почему Тень отдалась тебе? — риторически вопросил дед. —
Отдалась и покорила? Почему я… Пит, я ведь Землю люблю не меньше твоего… почему
я ничего не чувствую?
— Не знаю…
Меня начала бить дрожь. Дед мог сделать с Зерном что-то
неправильное! Немыслимое. Раздавить, погасить, сломать… пусть оно крепче стали
и горячее звёзд… но он не понимает, как оно важно!
Где-то в дальнем уголке сознания я понимал: со мной творится
что-то странное. Но не было сил вдуматься.
— Пит… возьми. Не хочу, чтобы ты так на меня смотрел.
Наваждение схлынуло, едва Зерно упало в мои руки. Переведя
дыхание, я почувствовал, как краска стыда заливает лицо.
— В чём дело? Ты можешь объяснить, Пит? Почему?
— Да… наверное, — сказал я неожиданно для самого себя.
Слова не рождались, они всплывали из памяти, где так надёжно
были похоронены:
Но тень твоя тень
на этой стене
что ни день
караулит каждый мой миг
И тень моя тень
на стене пустой
немо
приглядывает за тобой
[1]
Дед кивнул. Морщась, как от удара. Прошептал:
— Ах, какой это был регрессор, Петя. Лучший регрессор
Геометров. Дурачки… как же они такого не оценили…
В глазах его жила боль. И она била меня наотмашь — потому
что нет большей боли, чем боль Наставника… Мне очень хотелось, чтобы он понял.
Чтобы понял, и похвалил, и перестал сокрушаться… Я сказал:
две наши тени бегут как псы
друг за другом бегут как псы
рядом с тобой рядом со мной
спущенные с одной
цепи
две наши тени два верных пса
ненавидящие тебя и меня
всё терпеливее день ото дня
всё голоднее день ото дня
— Вот как ты проходил Вратами, Пит. — Лицо деда дрогнуло в
муке. — Вот ведь как… когда за плечами такой долг… такая сила… Что с тобой?
Куалькуа!
Кожу вновь драло проволочной щёткой, наждачкой, рашпилем,
беспощадно поглаживало изнутри.
Ты отдал приказ! — обиженно отозвался симбионт. — Переход к
внешности Ника Римера.
Разве? Неужели? А почему бы и нет?
— Мы ведь будем возвращаться на корабле Геометров, — пояснил
я. — Почему бы не войти в роль заранее?
Дед на миг прикрыл глаза:
— Да… конечно. Ты прав… Пётр.
— Давайте поторопимся! — попросил я. Ну почему у них такие
грустные лица? Почему обижаются мои лучшие-друзья, верные настолько, что готовы
были силой исправлять ошибки — как Маша и Данилов… — Надо быстрее добраться до
корабля!
Весь путь я продремал. Вполглаза наблюдая за
лучшими-друзьями, сидящими впереди. Интерьер корабля Лиги меня абсолютно не
волновал, как и его системы управления, настроенные на Машу, как и принципы его
движения. Всё постижимо в этом мире. Всё повторяется. Наружность не имеет
никакой важности. Корабль должен везти — а как он это делает, дело десятое.
Человек должен бороться за общее счастье — что бы с ним ни случилось.
Корабль знает своё дело.
А я — своё.
Мои лучшие-друзья разговаривали вполголоса. Неужели они
думают, что я их не слышу?
— Ошибка — рассматривать человека только как тело, — говорил
дед. Он умный. Он понимает… — Ещё большая ошибка — рассматривать человека как
память, как сумму знаний, как набор байтов информации. Если мы сделаем шаг и
скажем, что личность определяется языком, — то будем во многом правы.
— «Вавилон-семь»… — сказала Маша.
— Конечно. Но это слишком расплывчато. Язык — это общество,
а не личность. Всё же есть ещё один штрих… последний. Творчество. Что-то,
созданное личностью, рождённое лишь её разумом. Вот это уже будет близко к
душе… опасно близко. Бедный мальчик Ник Ример… регрессор и поэт. Даже погибнуть
как следует ему не удалось.
— Я могу подойти к Петру и поговорить… — сказал Карел.
Открыв глаза, я уставился на рептилоида. Пасть распахнулась
в торопливой улыбке.