– Покупаем, – сказал Нико, – деньги будут завтра.
В том, что деньги будут, Нико был уверен.
Нико смотрел телевизор, но в мыслях возился в новой квартире в Ваке. К старой квартире уже чувствовал некоторое отчуждение. Было даже немного неловко сидеть на потертом диване перед маленьким телевизором, пульт которого срабатывал, если с силой нажать на несколько кнопок одновременно. Кто-то другой, быть может, никогда не решился бы поступиться ни этим диваном, ни этим телевизором, ни этим пультом. А что уж говорить про дырявые обои лимонного цвета, сырой потолок в ванной, непреходящую вонь на кухне и повсюду валяющуюся шерсть Фуко. Нико простился со всем этим твердо и навсегда еще утром, когда готовил себе шоколадный бутерброд. Когда-то, наверное, он соскучится по куполу собора Троицы и краешку Авлабари, которые смотрели в окно их спальни сквозь ветки деревьев, и по вечно скрюченному безбородому Абдулле с папиросой во рту. Но это уже тема другого разговора.
Нино на несколько минут задремала прямо перед телевизором. Приснилось, что в каком-то супермаркете она катит пустую тележку среди высоких прилавков и тщетно пытается выбраться из секции. Поблизости никого нет. У магазина не было ни потолка, ни пола – прилавки будто висели во всеобъемлющей белизне, как увешанные оружием металлические стены на виртуальном складе «Матрицы». Бесконечные полки супермаркета были загружены гигиеническими тампонами, зубной пастой, рулонами туалетной бумаги, моющими средствами для унитаза и пакетами стирального порошка. В воздухе стоял специфический запах. Нино подумала, что наверное, это и есть ад, когда без конца катишь пустую тележку по супермаркету, а прилавки заполнены туалетной бумагой. Нино заметила, что здесь ничего не отбрасывало тени, будто освещение поступало со всех сторон. Она была уверена, что уже по нескольку раз проходила мимо одного и того же прилавка. Ей не хватало воздуха. Прошиб пот и закружилась голова… Надо было как можно скорее выбраться из этого лабиринта. Взяла аэрозоль с полки, чтобы поставить на полу как ориентир, но тот оказался пушистым, теплым, с тонкой шерстью, как живое существо, а где-то в глубине будто и сердце билось быстро, как у зверька. Это тепло казалось одновременно и приятным, и отвратительным. Нино невольно выпустила аэрозоль из рук. У того в воздухе выросли короткие конечности и длинный хвост: едва упав на пол, он сразу же бросился под прилавок с противным крысиным писком. Нино затрясло. Прежде чем взять другой аэрозоль, она присмотрелась получше. Вроде бы шерсти не было, на этикетке мелким шрифтом значилось: «Перед употреблением взболтать».
Нино казалось, что ее саму взбалтывали, наблюдали за ней со стороны. Быстро повернув голову, она вдруг поймала пристальный взгляд Гурджиева: тот сидел в кресле между прилавками и улыбался ей с лицом неподвижным, как у статуи. По спине у Нино пробежали мурашки, и колени так подкосились, что не обопрись она о тележку, прямо там и растянулась бы. Гурджиев пошевелил губами, не спуская с Нино близоруких глаз навыкате. Он молча, неуклюже дышал, только грудь вздымалась и слегка колыхался дряблый подбородок. Зрачки так плавно расширялись, сужались и снова расширялись, будто в глазницы были встроены маленькие камеры слежения. Нино ясно увидела, как вдруг заполыхало на среднем пальце правой руки Гурджиева серебряное кольцо. Сияние становилось все более ослепительным. Как будто в кольце кипела какая-то энергия, которая не уже помещается внутри и вот-вот выплеснется. Все было поглощено туманом – Нино видела только раскаленное кольцо, а точнее, маленький светящийся круг, который глухо гудел и с треском метал цветные искры. Выгравированные на перстне фигуры принимали все более четкие очертания: стоящий на одной ноге журавль, человек с птичьей головой и обычный петух… А те три похожие друг на друга птички с большими телами, маленькими головками и орлиными клювами вообще вылезли из кольца, расправили крылья и полетели к Нино. Их сияние слепило Нино, и все же она увидела, как все трое соединились в воздухе в одну птичку… И теперь уже один огненный кондор летел к ней со свистом, рассыпая искры. Из его клюва вырывалась черная сажа. От птицы исходила такая энергия, что Нино не выдержала и откинулась на спину прямо на свою тележку. Та неожиданно оказалась удобной, как гинекологическое кресло. Нино машинально раскрыла полусогнутые ноги и обнаружила, что на ней был лишь белый махровый халат, и то на голом теле. Халат тут же раскрылся, а на ногах оказались мягкие тапочки. Краем глаза она увидела, что у птицы есть толстый хуй, и он светился красно-желто-белым цветом, как раскаленная спираль рефлекторного обогревателя. Да еще и дергается. Тут Нино сообразила, что птицы не слились воедино, а сидели друг в друге, как матрешки. И хуев соответственно было сразу три. Просто были уложены вместе – как в кабеле параллельно лежат изолированные друг от друга проводники. Нино вдруг ясно почувствовала, как у нее в животе, подобно цветку, раскрылись три раскаленных хуя… и, лишь когда по всему телу растекся электрический ток, она поняла, что искры падали с тех хуев, как цветное пламя с бенгальских огней. Нино будто видела себя со стороны. Точнее, свой светящийся мозг, в котором электрические сигналы хаотично смешивались друг с другом. В это время птица прошипела ей в ухо: «Ничего личного, это всего лишь бизнес».
Когда Нико очнулся от грез о квартире в Ваке, улыбающийся как истукан Гурджиев все еще сидел в кресле, и Фуко также валялся у его ног. Только у Нино блестели глаза, ноздри раздулись и губы высохли – будто их обтерли полотенцем. Изможденная, она совсем не чувствовала ног. В сторону Гурджиева она даже не смотрела, считая его теперь мерзким типом, способным на все. Решила, он преднамеренно проник к ней в сон, чтобы изнасиловать ее. Она не допускала, что сон мог быть всего лишь реакцией на утренний стресс. Иногда сон просто сон, и необязательно искать в нем скрытые знаки и подтексты.
Время шло к одиннадцати, когда с улицы донесся шум машины. Ни один их них не шевельнулся, хотя все трое поняли – Чикобава приехал. Только Фуко вскочил и навострил уши. Нико про себя отметил, что и впрямь не оказался Чикобава Энвером Ходжой, хотя он и понятия не имел, кто это такой.
Гурджиев спокойно встал, вышел в прихожую. Фуко последовал за ним. Нико упрямо продолжал смотреть телевизор – подъемный кран держал связанного толстыми канатами вождя, как вытащенного из воды кита.
Зефирный Сталин
Рай завел Чикобаву в комнату. Фуко шел с ними, махая хвостом. Казалось, у Нугзара окаменели все сосуды и суставы: при малейшем движении он скрипел и хрустел всем телом. От него слегка тянуло падалью, а правый глаз слегка засох. Нугзар застыл посредине комнаты. На нем была та же одежда: белая рубашка, серые брюки и черные ботинки. На запястье те же тонкие часы с кожаным ремешком. Единственное, он полностью посинел, левый глаз еще сильнее налился кровью, а седые лохмы стояли дыбом. Рай достал из маленькой черной сумки свежайшие пачки фиолетовых банкнот, аккуратно разложил их на журнальном столике перед телевизором и, как крупье, придвинул деньги к Горозиям:
– Ваш миллион.
Нино чуть не стошнило, будто цвет хрустящих банкнот перешел к ним непосредственно с лица Чикобавы. На Нико разложенные пачки с пятисотевровыми купюрами тоже не произвели впечатления. Казалось, что денег слишком мало. Какие-то двадцать брикетов фиолетовой бумаги. А ведь на столе реально лежал миллион евро. В комнате пахло свежими банкнотами и падалью.
