— Не-не, ничего, это я о своем. Братцы, раз уж вы все едино удаляетесь на исповедь, я, пожалуй, покину вас на пару-тройку часиков. Тоже — по личному.
— «По личному». Мог бы и соврать что-нибудь. Правдоподобно-служебное.
— Историческими фальсификациями не занимаюсь!
— Пошли, Николаич, — вздохнул босс. — С этим кадром препираться — всё одно что против ветра воздух портить. То еще бо́тало…
* * *
Понимая, что при любых общественно-транспортных вариантах безнадежно опоздает, из центра до «Пулково-2» Наталья добралась на такси.
Отсчитав водиле двухдневную зарплату старшей медицинской сестры, она прошла в зал прибытия, где традиционно было не протолкнуться, и не без труда сыскала там Петрухина.
— Уф-ф! Еле успела. Везде такие пробки.
— Ты же после дежурства, чудище? — с легкой укоризной посетовал Дмитрий. Хотя нежданному появлению любимой женщины оказался, безусловно, рад. — Лучше бы ехала домой, отсыпалась.
— Я Костика почти год не видела. И вообще — может, я за сутки дежурства успела соскучиться?
— По Костику?
— По тебе, балда! — Наталья шутливо шлепнула по лбу своего мужчину. — О, франкфуртский-то, оказывается, уже сел?
— Ага, минут пятнадцать как. Похоже, с получением багажа какая-то мутка. Ладно, все равно пойдем, поближе протиснемся.
Супруги Лущенко вышли из зоны прилета минут через десять.
В стильной кожаной куртке, с коротко остриженными волосами и в модных темных очках более всего Костя походил сейчас на крутого парня из голливудских боевиков. Внешняя перемена с Костылем «образца весны сего года» оказалась настолько разительна, что, не поддерживай того сейчас под руку Люба, Петрухин запросто мог «ошибиться в объекте».
— Люба! Костыль! Мы здесь!.. Ух ты! Поворотись-ка, сынку! Раздобрел, раздобрел на германских харчах! Сосиски, капустка, пивко. Понимаю. Даже где-то завидую.
Стиснутый в объятиях друга Лущенко молча и смущенно улыбался.
А вот его дражайшая, напротив, беспрестанно щебетала и буквально светилась от радостной гордости. Она же — горделивая радость.
— Как долетели, Любаша?
— Ой, сами не заметили как! Только сели, только покушали, только кино посмотрели — и всё. Пристегнитесь, говорят, садимся.
— Вот и добре! А что за кино?
— Про Джеймса Бонда, — ответил Костя. — Последняя серия. Если честно — лажа редкостная.
— И ты… СМОТРЕЛ? — чутка дрогнувшим голосом уточнил Дмитрий.
— А как же! — правильно интерпретировала его «дрожь» Люба.
Она осторожно сняла с мужа очки, и Петрухин увидел, что левый глаз Кости по-прежнему стеклянный. Но вот правый — хвала богам! — вполне себе «живой», мигающий.
— Это, конечно, еще не единичка, — откомментировала мадам Лущенко. — Но уже и не «минус один»!
— Ай, молодца! — выдохнул Петрухин и снова стиснул приятеля.
— Дима, осторожнее! На ближайшее время профессор Штолль рекомендовал Косте минимум физических нагрузок.
— Понял, пардон. Так, Костыль, давай-ка сюда свою сумку.
— Да она не тяжелая.
— От-ставить разговорчики! Ну чего, пошли? Маршрутное таксо к вашим услугам.
— Подождите! Костя, надень очки обратно. Профессор Штолль сказал, что тебе на улице пока лучше в очках.
Оживленно болтая, мини-процессия направилась к выходу…
— Ой, Дима! Пока не забыла! — Люба на ходу порылась в сумочке и протянула Петрухину невеликих размеров — не то образок, не то ладанку. — Вот, передашь своему начальнику. Скажешь: от всего сердца.
— Что это?
— Освященная иконка! Представляете, во Франкфурте есть православный приход.
— Надо же! — фальшиво восхитилась Наталья.
— Так я туда чуть не каждый день захаживала. Свечки ставила за Костю и во здравие начальника Диминого. Господи! Есть же еще на свете такие люди! Даром, что олигархи.
— Это ты про Брю… про Виктора Альбертовича?
— Про него! Кабы не его помощь, разве мы сами бы сподобились? Одна операция в пятнадцать тысяч евро встала. Плюс реабилитация. Плюс проживание. Считай, почти все тридцать отдали.
Смутная догадка мелькнула в мозгу Натальи.
За подтверждением таковой она вопросительно посмотрела на своего мужчину, и тот, отчего-то нахмурившись, поспешно «подтвердил».
Но в противоположную сторону:
— Хорошо, Любаша. Обязательно передам Брю… Виктору Альбертовичу.
— Кстати, нам через месяц нужно будет снова слетать — провериться. На пару дней, не больше, — продолжала щебетать Люба. — Так что ты уж, Дима, намекни там начальству при случае. Мол, сказавши «а», надо бы и про «бэ» не забыть.
— Зачем намекать? Прямым текстом скажу. Так, братва, а вот и наш старина-«фердинанд». Загружаемся. Или, может, перекурим перед стартом? А, Костыль? Первая сигаретка на родной сторонке?
— Никаких сигареток! — сердито вклинилась промеж приятелей Люба. — Профессор Штолль строго-настрого запретил. Костя, а ну давай забирайся в салон, живо. А ты, Дима, если хочешь, травись. Мы внутри обождем…
Петрухин и в самом деле закурил.
И в какой-то момент снова поймал на себе пристальный, изучающий взгляд Наташи.
— Митя!
— Аюшки?
— Ты хочешь сказать, что Брюнет вот так, за здорово живешь, оплатил лечение совершенно незнакомому оперу?
— Ты хочешь, чтобы я соврал, или?..
— Или!
— Ну, если «или», боюсь, наш семейный бюджет через месяц даст очередную ощутимую трещину, — покаялся/ответил Дмитрий.
В том числе, то был ответ на былой упрек Брюнета в части отсутствия у его ключевого сотрудника личного автотранспорта и такового же отсутствия в квартире заядлого меломана достойного «аудионосителя». Так как последние «магистральные» полгода львиную долю своей зарплаты Петрухин кидал на специально открытый банковский счет. Деньги с которого снимала Люба Лущенко, оплачивая бесконечные медицинские процедуры и прочие нужды Костыля…
— Петрухин!
— Я!
— Я говорила, что люблю тебя?
— Нет. По крайней мере сегодня — точно. Не говорила.
— Тогда говорю!
С этими словами Наталья обвила руками шею своего мужчины и прильнула к нему, страстно целуя. И поцелуй сей длился столь долго, что отщелкнутая на асфальт Петрухинская сигарета успела дотлеть до фильтра, погасив свой красный огонек-маячок…
* * *
Усталая, осунувшаяся Джули возвратилась домой.
Она отперла дверь своим ключом и, пройдя в комнату, не раздеваясь, без сил рухнула на тахту.
