Одиннадцатый звонок.
Жириновский! Как я о нем забыл-то! Его же срочно надо в текст вставить, как же вступление — и без Жирика! Какая песня без баяна, какое стебалово без сына юриста. А про что? Про сапоги и Индийский океан или как они с Немцовым водой плещутся? С Жириком трудно, слишком выбор большой.
Тринадцатый звонок.
Не утихомирились еще. Значит, по делу звонят, другие бы давно плюнули. Наверное, придется ответить.
— Алло?
— Ты что, дрыхнешь, скотина?
— Здравствуй, Катя. Я тоже рад тебя слышать.
— У меня уже телефон раскалился, пока я до тебя дозваниваюсь.
— Зато тебе не холодно.
— Мне и так не холодно.
— Искренне за тебя рад.
— Стоп. Я тебя знаю, как облупленного, такой треп ты можешь поддерживать бесконечно, а нам с тобой надо серьезно поговорить.
— Назови только время и место.
— По телефону. Я сегодня созванивалась с издательством, и у меня для тебя плохие новости.
— Они отложили публикацию на год?
— Хуже. Они совсем ее сняли.
— Почему?
— Хороший вопрос, Сереженька. Когда я услышала об этом, я приехала к главному редактору и спросила у него лично. Его ответ занял сорок минут.
— А если сжато?
— Никогда не любила конспекты. Но если коротко — твоя книга по своей концепции идет вразрез с общей политикой их издательского дома.
— И в чем это выражается?
— Она антисоциальна, так мне сказали.
— И что это значит?
— Это значит, что ты не любишь народ, о котором пишешь, и страну, в которой живешь.
— Да, я не люблю народ. Народ никто не любит. Народ — это серая аморфная масса, и ее невозможно любить. Любить можно только конкретных паца… людей. Народ никто не любит. А что касается страны… Чтобы любить это, надо быть извращенцем. Я — извращенец, но не до такой степени.
— Кроме того, редактор сказал, что ему не нравится твой стиль, и тут я с ним полностью согласна. Хочешь навскидку? Что это за фраза «троллейбус блеванул пассажирами на тротуар»?
— Это метафора.
— Она тошнотворна.
— Зато она точно отражает реальное состояние дел. Ты видела, что творится по утрам в общественном транспорте?
— Нет.
— Конечно, ты не видела. У тебя хорошая машина, и она не ломается два раза в неделю.
— Мы сейчас говорим не обо мне, но раз уж тебя так волнует моя машина… Да, у меня хорошая машина, потому что я хороший агент. И, если бы ты был хорошим писателем, у тебя бы тоже была хорошая машина. А у тебя плохая машина, и это значит, что ты плохой писатель.
— Я — хороший писатель.
— Хороших писателей публикуют.
— Меня тоже публикуют.
— Да, благодаря мне. Но не больше одного раза в каждом издательстве, пока главного редактора не похоронят под письмами твоих благодарных читателей.
— Народ не созрел для моих книг.
— Или ты не созрел для того, чтобы писать для народа.
— Народу не нравится, что я пишу?
— Не в этом дело. Понимаешь, проблема не в том, что ты пишешь, а в том, как ты это пишешь. У тебя есть очень хорошие сюжеты, поверь мне, я знаю в этом толк, но то, как ты их подаешь…
— А как я их подаю?
— Отвратительно. Когда ты рассказывал мне сюжет о девочке, которая приезжает из провинции завоевывать Москву и становится моделью, я чуть ли не плакала. Если бы ты написал дамский роман по этому сюжету, он стал бы бестселлером, как у Сидни Шелдона или Джоан Коллинз. А ты что сделал? Возьмем хотя бы название — «Молодые и трахнутые»…
— Хорошее название. Точно отражает содержание.
— И ладно бы ты использовал слово «трахнутые» в переносном смысле.
— А я его в каком смысле использовал?
— Ты прекрасно знаешь в каком. Какого секса не было в твоей книге? Оральный, анальный, садо-мазо, лесбийский, гомосексуальный, даже зоофилия…
— Таков мир моделей. Я — раб правды.
— Тогда иди работать в «Московский комсомолец»! Будешь вести колонку светских новостей.
— В «МК» нет такой колонки.
— Они откроют ее специально для тебя.
— Сомневаюсь.
— И правильно делаешь. Твой стиль не подойдет даже для «МК». Тебе прямая дорога в бульварную прессу. Тот твой роман о похищенных у ФСБ и спрятанных в Казахстане атомных бомбах, если бы его сюжет разрабатывал Том Клэнси, принес бы автору миллионы долларов. А твой тираж? Пять тысяч экземпляров. А мой процент? Слезы. Я на сигареты в месяц больше трачу.
— Том Клэнси живет в Америке, потому и получает в долларах. А ты и так очень много куришь.
— Какое ты придумал название? От твоих названий можно сойти с ума. «Ядерный педераст»! Кому ты хотел угодить этим названием? Сексуальным меньшинствам? Они на то и меньшинства, чтобы не опираться на их вкус. Зачем ты сделал главного героя педиком?
— Чтобы показать, что ничто человеческое разведчикам не чуждо. Кроме того, мне хотелось разбить надоевший образ шпиона-супермена, с бокалом мартини в одной руке, сигарой в другой и сексапильной блондинкой под мышкой.
— Тебе это удалось. Твои книги никогда не экранизируют только потому, что ни один актер не возьмется играть твоих героев.
— Экранизация всегда слабее литературного первоисточника.
— Ага. А как ты объяснишь вот эту фразу, за которую издателей чуть не распяло руководство ВДВ? «Отсутствие мозгов является основополагающим фактором для зачисления индивидуума в ряды сил специального назначения»?
— Я и не думал, что руководство ВДВ читает мои книги.
— Ему рассказали.
— А объясню я эту фразу суровой жизненной правдой. Ты сама можешь поговорить со спецназовцами и лично убедиться в моей правоте. Десантники — это глыбы мускулов, автоматов и рефлексов. Мозгами там и не пахнет. Мозги там просто не нужны. Если ты начнешь думать, в кого стрелять, вместо того, чтобы просто стрелять, тебя положат на раз-два. Специалисты со мной согласятся.
— Но ты пишешь книги не для специалистов. Специалистам твои опусы на фиг не нужны. Ты пишешь для обычных людей, а обычные люди с замиранием сердца ждут продолжения сериала «Спецназ» на ОРТ. И они верят, что спецназовцы — это добрые, умные, сильные и отважные герои.
— Эрнст может раскрутить кого угодно. Он даже Пушкина как-то раскрутил.
— Не трогай Эрнста. Он — мой кумир.
— Не сотвори себе… Так что мы будем делать с моей книгой?
— С какой книгой?
