— …Сережа, но ведь мы с тобой уже обо всем договорились?! Сегодня я обязательно всё ему скажу… Да. И расставлю все точки над «и»… Что-что?.. Хорошо, пусть будет над «ё». Любой каприз… Нет. Его еще нет. И трубка отключена. В общем, как обычно… Сережа, ну потерпи еще совсем маленькую капельку… Я тоже очень-очень этого хочу… И не только этого!.. Ой! — Наташа, вздрогнув, прислушалась. — Кажется, он вернулся. Я тебе перезвоню!.. И не вздумайте уснуть, милорд!..
…Петрухин вернулся домой около полуночи. Ничего исключительного в этом не было — такая работа. Удивительным было то, что Наталья, судя по бубнежу приглушенно работающего на кухне телевизора, еще не легла, ждала его. Странно! Те времена, когда она обязательно его дожидалась, давно прошли…
Дмитрий вошел в прихожую, не раздеваясь, сел на стул. Домой он приехал прямо из больницы. Три часа из четырех, что шла операция, Петрухин писал бумаги. О случившемся ЧП, а ранение сотрудника — возможно смертельное — серьезное ЧП, мгновенно стало известно на всех уровнях. В РУВД один за другим прибывали начальники. И свои, районные, и городские. Первым приехал Паша — начальник, майор Лишенок Павел Григорьевич. Потом посыпались полковники с Суворовского и прокурорские.
По отношению к Петрухину все держались корректно, но строго… Только Паша незаметно пожал руку выше локтя и сказал: «Держись, Димка, держись. Прорвемся!»
Ему было все равно, что думают и говорят о нем сейчас полковники и прокурорский следак. Он — неверующий — беззвучно молил Бога, чтобы помог Костику. Он вспоминал, как Костя зачем-то потер лоб над глазом… потом в это место попала пуля. Он помнил чей-то крик и свой собственный мат и голос: «Скорую! Скорую вызывайте». Он помнил странный манекен в ярко освещенной витрине «Солдата удачи» через дорогу за пеленой хлопьев летящего снега… Вот так, солдат удачи. «Ну что, Костя, времени минут сорок есть… пошоркаем?» — «Давай…» Пошоркали. Он наконец отписался, отоврался и поехал в больницу…
Уронив повинную голову в колени (сказано пусть и коряво, но по сути верно), Дмитрий отрешенно сидел в коридоре до тех пор, пока из операционной не вышел усталый, вымотанный по самое не могу врач в салатного цвета курточке и штанах, с сигаретой. Он понимающе посмотрел на Петрухина и сел рядом на кожаный диванчик с выпирающими пружинами.
— Пуля ударила по касательной. Что, само по себе, уже хорошо… Но… все-таки проломила лобную кость…
— А это… само по себе… уже плохо?
— Это хужее, — мрачно согласился хирург. — Но, в любом случае, жизнь вне опасности. Об остальном сейчас говорить преждевременно.
— А… когда?
— Поезжайте-ка вы домой, Дмитрий Борисыч… Поезжайте, хлопните сто грамм, поспите… А к утру, надеюсь, картина станет ясней. Договорились?
— Да… — Петрухин тяжело поднялся, подхватил успевшую высохнуть куртку. — Спасибо… Извините, у вас случайно сигаретки не сыщется?
— Держите.
— Еще раз спасибо. Я завтра… Вернее, уже фактически сегодня, верну…
…В прихожей Дмитрий, не раздеваясь, опустился на стул. Почти сразу из комнаты вышла Наталья. Остановилась в дверях, прислонилась к косяку:
— Привет.
— Привет. Ты чего не спишь?
— Устал? — проигнорировала вопрос Наталья, и ее мужчина неопределенно пожал плечами. — Ужинать будешь?
— У нас есть водка, Наташа?
В ответ та страдальчески и слегка картинно закатила глаза:
— Что?! Господи! Водка… Опять начинается!
— Ничего не начинается… Мне врач посоветовал, — глухо ухнул Дмитрий и прошел на кухню.
Здесь он включил висящий над диванчиком ночничок, рванул на себя ручку холодильника, достал бутылку.
— Что ты несешь?! Какой врач?! — раздраженно выкатилась Наталья.
— Хороший врач… По крайней мере очень хочется верить, что хороший…
Петрухин рывком стянул с себя свитер и увидел свое отражение на зеркальной стенке кухонной дверцы, акцентируясь на ремнях оперативной сбруи с кобурой под мышкой слева… с пустой кобурой. Всё правильно! Его табельный ПМ перекочевал в сейф прокурорского следака…
Дмитрий сдернул сбрую и зашвырнул ее под диван. С жадным остервенением схватился за бутылку, однако Наталья решительно перехватила его руку:
— Дима, нам нужно серьезно поговорить!
— Давай лучше завтра.
— Ты даже не хочешь спросить, о чем разговор?
— Нет… Я… я сегодня чуть не убил человека, Наташа.
Она сделала шаг вперед, округлила глаза:
— Как?! Кого?!
— Костыля… Костю Лущенко.
— Господи, Димка!.. Это такой рыженький, улыбчивый оперок, да?! О, господи! И что теперь с тобой будет?
— Со мной? — отрешенно переспросил Петрухин, отвинчивая пробку. — Со мной — ни-че-го… А вот с Костылем…
…Петрухин выпил немного, но опьянел быстро и тяжело. Так, как будто махом выпил бутылку водки из горла. Алкогольное отупение навалилось сразу, минуя фазу приятной расслабленности и подъема. Возможно, это была защитная реакция организма…
Он добрел до дивана, кое-как снял джинсы и сорочку. Рухнул и почти мгновенно уснул. Наталья некоторое время сидела за кухонным столом, подперев щеку ладонью, грустно смотрела на своего спящего мужчину.
Мужчина храпел.
Через какое-то время она поднялась и вышла с кухни, плотно прикрыв дверь.
В комнате Наташа села у окна, набрала номер:
— Привет еще раз… Не разбудила?.. Извини, так уж вышло, но я не смогла ему сегодня сказать… Нет, не боюсь… Нет, Сережа, нет, я ничего уже не боюсь. Но, понимаешь, у него неприятности. Очень большие неприятности. О, господи! Что я говорю? У него БЕДА. И я решила, что сегодня не время. Я не имею права… Подожди. Подожди, дай я все тебе объясню… Я понимаю, что тебя не должны волновать его проблемы, но… Нет, я не передумала. Нет. Конечно, нет… Как ты можешь, Сережа? Я ведь люблю тебя, и ты сам это знаешь. Давай подождем с этим разговором несколько дней. Зачем добивать его напоследок?.. Ну вот и хорошо… Хорошо… До завтра… я тебя тоже…
* * *
За окном продолжал сыпать мерзкий мартовский снег.
Три черные полосы продолжали разматываться.
Пока еще независимо друг от друга.
Но это только ПОКА.
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ,
повествующая о том, что благими милицейскими намерениями путь на гражданку вымощен; что былые враги порой познаются не только в бедах своих; а также о возомнившем Лёше Нокауте и урезонившем его парне с характером
ГЛАВА ПЕРВАЯ
4 мая 2011 года, ср.
Утро началось с отвращения к себе, к человечеству и к водке. Петрухин проснулся на кухонном диванчике, куда, похоже, переехал окончательно и бесповоротно. Он с трудом разлепил веки, принял полусидячее положение и спустил босые ноги на пол. Сразу накатила боль. А за окном слепило майское солнце, и воробьи на ветвях уже зеленой березы сходили с ума от тепла и весны. Петрухин снова рухнул лицом в подушку. Солнечный мир спрятался, исчез, а боль осталась.
