Себастьян вернулся в шале с наступлением сумерек. Ему пришлось весь путь проделать бегом, чтобы Лине или Сезару не пришло в голову за ним прийти. Ночь была похожа на волка, который гонится за тобой каждый день все быстрее, по пути пожирая солнечный свет. Мальчик не боялся темноты, но сегодня не взял с собой лампы, и ему не хотелось сердить Лину. Только не в такой чудесный день!
Белль поправилась. Они дошли до горной дороги, той, что шла по хребту, а потом спустились в долину, в окрестности фермы семейства Дорше. На сей раз они не собирались ни у кого красть колбаски, просто в этих местах было малолюдно и тихо. Они, играя, бегали по снегу, потом пообедали хлебом с вареньем и сыром. Затем искали форелей в ручье, но ни одной не нашли. Потом гонялись друг за другом меж сосен, и ветки деревьев, склонившиеся до самой земли, то стегали их как плетки, то ласкали своими прикосновениями. Себастьян сделал снеговика и вставил ему шишки вместо носа и глаз, а Белль сидела и смотрела на него недоумевая. Но ей достаточно было ощущать радость мальчика, чтобы чувствовать себя довольной. Себастьян нашел сравнительно крутой склон, с которого было интересно съезжать на пустом рюкзаке как на санках. Белль бежала за ним следом и лаяла, а он вопил от удовольствия, но оба вздрогнули от испуга, когда над головами у них послышался крик орла. В убежище они вернулись усталые и продрогшие. Мальчик разжег огонь, прижался к Белль и заснул счастливый. Проснулся он, как раз когда пришла пора уходить.
За стеклом танцевали красноватые отблески огня в камине, и Себастьян вдруг вспомнил про обещание Лины. Сюрприз! Как она сказала? Что-то для носа и для глаз. Мальчик подбежал к двери и распахнул ее. Запах он почувствовал сразу — острый и сладковатый.
— Елка! Это елка!
Деревце стояло посреди комнаты и верхушкой касалось деревянного потолка. На полу Себастьян увидел коробку с елочными украшениями: фигурками святых, двумя гирляндами — плетеной из соломки, и второй, из блестящей красной бумаги, разноцветными фигурками из картона и глины, заботливо завернутыми в старые тряпочки стеклянными шарами, ангелами с крыльями из ваты, сосновыми шишками на атласных лентах и золотой звездой, которую его сестра смастерила из обертки от шоколада. На столе лежали красные яблоки. Они блестели, потому что Лина успела их натереть, и к хвостикам были привязаны петельки из шерстяных ниток. Это были рождественские яблоки — те самые, которые традиционно хранились на чердаке до декабря.
— Поможешь нарядить елку?
— А как же! Я могу повесить гирлянды, а потом шары, а потом ангелов?
— Конечно! Ну, понравилась тебе моя загадка? Сюрприз, на который смотрят глазами и который наполняет комнату приятным ароматом. Разве не так?
— Так! Ты — самая хитрая старшая сестра на свете!
Себастьян больше не чувствовал усталости, даже ноги перестали болеть. Забыв снять куртку, он подтащил к елке табурет и влез на него, сгорая от нетерпения.
— Я повешу один конец гирлянды, а ты повесь другой! Но командовать буду я!
— Слушаюсь, ваше величество!
— И смотри, чтобы ее было хорошо видно! Звезду наденем самой последней. Скажи, Лина, а как моя мама узнает?
— Что узнает, моя капустка?
[21]
— Ну, какой я хочу подарок.
Холодок коснулся его щеки, и Себастьян понял, что это вернулся дедушка. Лина, почему-то побледнев, кивнула на Сезара:
— У дедушки спроси.
— Что спросить? — с тревогой произнес Сезар. Он подошел к огню и с притворно беззаботным видом стал греть руки.
— Ничего.
Себастьян, смутившись, повесил стеклянный шарик слишком близко к фигурке оленя. Сезар вырезал ее прошлой зимой из куска дерева в форме звезды.
— Ты уверен? Ты не хочешь узнать? — попробовал настоять на своем дед.
Так и не дождавшись ответа, он сел в деревянное кресло и тяжело вздохнул. Себастьян вдруг понял, что уже давно не видел деда пьяным или даже навеселе. Раньше, когда он выпивал лишнего, то становился настойчивым, но в этот вечер для настойчивости была другая причина. Однако упрямство победило, и мальчик, повернувшись к сестре, протянул руку за новой игрушкой.
— Лина, а как мама узнает, что я хочу часы?
Сезар снова заговорил как ни в чем не бывало:
— Понимаешь, часы — это не так важно, как мысль. Главное, она думает о тебе там, где она сейчас. Понимаешь?
Себастьян помотал головой. Нет, он не понял. Если бы он мог заговорить, не нарушив при этом обещания, он бы возразил деду: мама ведь должна приехать на это Рождество, поэтому ей не придется о нем думать. А купить ему подарок в Америке будет очень просто: наверняка в местных магазинах полно часов! Ведь у них добывают много золота, Сезар однажды ему рассказывал. Но если она не приедет… Тогда это будет еще одно невыполненное обещание. Еще одно… Только на сей раз все будет по-другому, ведь дедушка не пытался переменить тему разговора. Это хороший знак! И вместо ставшей уже привычной грусти мальчик испытал прилив энтузиазма.
Спрыгнув с табурета, Себастьян несколько секунд оценивал результат своих трудов. Игрушки на елке висели с одной стороны, словно медали на груди у старого генерала.
— Придется все начинать сначала! Почему ты не сказала, Лина?
— Чтобы растянуть для тебя удовольствие, Тину!
— Не называй меня Тину! Это имя для маленьких.
— Ладно, не буду, моя капустка! Ты ведь у нас уже очень взрослый.
— И капусткой меня тоже не называй! Я же не суп!
— Хорошо, что напомнил! Суп уже готов. Нарядим елку потом.
В этот вечер за ужином было весело. Целый день он играл с Белль, а еще была елка и обещание Сезара… Себастьяну хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось. Или чтобы можно было заново проживать каждый час того замечательного дня снова и снова, до самой ночи. Мальчик точно не знал, когда приедет его мама. Может, в полночь, в момент рождения маленького Иисуса, а может, в рождественское утро…
3
Доктор шел медленно, чтобы его спутники не выбились из сил. С ними снова был ребенок. Семьи с детьми приезжали все чаще, и ему это не нравилось. Он понял бы, если бы это были мужчины — политики, раненые солдаты или юноши, которым грозит депортация на принудительные работы. Но женщины и дети, а временами даже старики, целые семьи! Это подтверждало самые ужасные предчувствия. Он пытался гнать от себя такие мысли, не заниматься анализом, однако ситуация явно ухудшалась. Никто, особенно отец или мать, не станет рисковать, отправляясь в середине зимы в горы с маленьким ребенком на руках, если только не бежит от другой опасности, куда более страшной. А по мере того как усиливались гонения на евреев, просьб провести группу через перевал Гран-Дефиле поступало очень много.
