В таком плену меняющихся состояний Кирилл постиг, что все обитатели палаты – случайно выжившие счастливчики. Недвижимый тучный мужчина у самого окна был единственным оставшимся в живых после лобового столкновения двух автомобилей; он теперь лежал, как в гинекологическом кресле, с растянутыми вширь ногами. Другой персонаж, расположившийся у противоположной стены, напротив его койки, пьяным перелазил с балкона на балкон и выпал с пятого этажа. Если бы Кирилл был способен удивляться, то удивился бы, ведь этот тип отделался легче всех остальных обитателей палаты. Иногда Кирилл видел его помятую переднюю часть головы, и черные похмельные круги под глазами казались ему большими подрисованными глазницами. Соседа справа он почти не видел, потому что его не переворачивали на правый бок. Зато отчетливо слышал его стоны, вздохи, напоминающие стенания женщины. О нем упоминали как о молодом парне, который был случайно изувечен в парке, вкушая адреналин на замысловатом аттракционе. Что-то там внезапно и в самый неподходящий момент лопнуло, и вот теперь парень надолго залег с тяжелыми переломами. Наконец, заговоривший с ним сосед, что лежал на растяжке ноги с добротной гирей, пострадал в лесу. То ли он сам упал с дерева, то ли дерево угодило ему на ногу – Лантаров не разобрал…
Чем больше молодой человек приходил в сознание, тем с большим трепетом и откровенным ужасом взирал на себя самого, и, кажется, только наличие в палате других, чужих людей удерживало его от надрывного, душераздирающего крика. Теперь на него наваливались волны боли в нижней части тела, где-то у таза. Где точно, он бы не показал, ему казалось, что там во время таких приливов болело все. К счастью, такие периоды длились не слишком долго, а после очередного укола он опять впадал в сомнабулическое состояние существа, застрявшего между двумя мирами, между небом и землей. Но гораздо больше Лантарова беспокоило устрашающее металлическое кольцо вокруг его тела, оно вызывало неподдельный трепет и панику, особенно, если ему случалось проснуться ночью и вспомнить об этом. Озноб бил его при всякой мысли о том, что до конца жизни он может остаться прикованным к постели. Чудовищная, невыносимая мысль! «Получишь удостоверение инвалида, и все твое счастье отныне будет заключаться в том, чтобы тебе вовремя подали металлическую утку!» Эта мысль внезапно обожгла его, когда он впервые увидел, как мучительно немощному больному проделывать эту физиологическую процедуру. «Лучше бы я сдох!»
Глава вторая
Убойная палата
1
В течение первых двух дней, когда Лантаров стал понимать происходящее вокруг, он отметил, что к другим больным приходили посетители. Он невольно прослушал разговоры в палате, узнав немало любопытных деталей. Промелькнувшая в чужой беседе фраза о том, что необходимо давать деньги медсестрам, неприятно кольнула его. А ведь он совсем забыл о деньгах… Человек без денег – букашка! И за пребывание в больнице, вероятно, также следует платить. Лантаров содрогнулся при этой мысли. Но у него обязательно должны быть деньги, просто сейчас он ничего о них не помнил… «Может быть, – возникла у него шальная мысль, – тщательные расспросы доктора о родственниках как раз и связаны с денежным вопросом?»
Другого пациента – отъявленного пьяницу, выпавшего с пятого этажа, – пришедшие к нему жена и маленький сынишка тщательно выбрили. Лантаров краем глаза видел, как скромно одетые посетители с особенной заботой возились с любителем возлияний: мальчик с необыкновенной серьезностью держал емкость с принесенной в термосе горячей водой, а женщина старательно убирала дешевым станочком щетину. Кирилл осторожно дотянулся рукой до своего подбородка: так и есть, он зарос, как дикобраз.
Блуждая взглядом, Лантаров обнаружил за окном с доисторической, облупившейся деревянной рамой ветку каштана – она покачивалась в легких порывах ветерка и приветливо махала ему пестрыми от осенних красок листьями, каждый был похож на замысловатую пятерню.
Но затем беспокойные мысли Кирилла переметнулись на другую колею. Почему его никто не навещал? Настороженное сознание Лантарова подсказывало, что тут что-то не так. Ведь должны же быть какие-то родственники, приятели, коллеги по работе, наконец. Где-то же он работал! Он точно помнил, что легко и много общался с людьми, но ущемленная память отказывалась воспроизводить их лица. Холодный пот выступил у него на лбу: «А вдруг я вообще ничего не вспомню?! Как тогда жить дальше?!»
Из омута тревожных раздумий его вырвал сосед Шура – единственный человек, который пытался с ним общаться. Этот ушлый, неунывающий пациент каким-то образом убедил врача разрешить ему прогулки, и после того как медсестра помогла освободиться от гири, вытащил из-под кровати неизвестно как появившиеся там костыли. Весело подмигнув Лантарову, он уже возвышался над кроватью в полной готовности отправиться за пределы палаты.
– Ну, что, пойду прогуляюсь, пока не стемнело. Деваху привести в гости?
Бородач проговорил это с деланой веселостью, видно, намереваясь развеселить его, но вызвал у него только непроизвольный прилив ярости. Он хотел было демонстративно отвернуться, чтобы выразить свое негодование, но вдруг его осенила мысль.
– А можно я пока книгу полистаю? – спросил Лантаров.
– Конечно, – не задумываясь ответил тот. Пухлый томик с уже облезлой от времени обложкой оказался перед глазами. – Читай, Кирилл, чтение отвлекает от дурных мыслей.
Лантаров даже вздрогнул – он, оказывается, забыл звук собственного имени. А этот диковатый человек запомнил. Тронутый вниманием, он взял книгу и прошептал:
– Спасибо…
Затем еще долго провожал глазами Шуру, который упорно ковылял к двери.
Удивительный этот бородач! Интересно, сколько ему лет, шестьдесят, наверное? А он Шурой назвался, как юноша. С виду – просто бомж, рубаха висит, как на вешалке. Но тут, в этой утробной палате, единственный, у кого есть книга, – читает. Тыкать ему, вроде, неприлично, а выкать – глупо. Какой-то он не такой, как все… Охотно, хотя и очень немного, общается с окружающими, – глаза у него невероятно подвижные и излучающие доброту… Каждому обитателю палаты выдает шутки…
Когда же Шура скрылся в дверном проеме, Лантаров взялся за книгу. Томик был очень старый, с пожелтевшими от времени блеклыми страницами. Видно, пылился он десятилетиями на чьей-то полке, а то и на чердаке, пока не перекочевал к этому Шуре. Книга называлась «Письма из Ламбарене», имя автора Лантаров узнать не потрудился. В начале книги он увидел черно-белый портрет какого-то пожилого человека с пышными усами в старомодном фраке. С пером этот человек сидел перед стопкой исписанных листов; его взгляд, пристальный и глубокий, был устремлен на кого-то невидимого. Лантаров лишь на несколько мгновений задержал свое внимание на этом портрете: его поразила рука мужчины, несуразно держащая перо, – крепкая, увесистая, с большими пальцами, она скорее походила на руку мужика-землепашца, чем автора книги. Невольно Лантаров сравнил руку писателя со своей рукой – тонкой, изящной, с длинными пальцами, похожими, как он воображал, на пальцы пианиста. «Вот какими должны быть руки писателя», – отчего-то подумал он и стал листать книгу, попробовал немного почитать. Но чтение не шло, буквы расплывались перед глазами, да и томик оказался тяжелым для его ослабевших ватных рук. Правда, запах от нее исходил приятный – древесно-типографский, несущий волну уже испытываемых когда-то впечатлений, очевидно, из беззаботной поры ранней юности. И точно, хотя не возникало визуальных воспоминаний, Лантаров был убежден, что когда-то читал книги. Несколько раз открыв книгу наугад, он наткнулся на фотографии негров, что-то строивших вместе с автором книги. Но основательно зацепиться глазами за текст он так и не сумел. В одном месте речь шла о борьбе с дизентерией, в другом – о быте африканских туземцев, и даже история об агрессивных гиппопотамах, напавших на каноэ с гребцами, его не заинтересовала. Он хотел аккуратно положить книгу на тумбочку, но она вывалилась из рук, упав на пол.
