– Так ты школьница?! – спросил Алексей с нескрываемым удивлением и, может быть, даже коротким всплеском невольного, неподконтрольного разочарования. А ведь он, как последний дурак, до этого самого момента не верил в рассказ сослуживца.
– А что, непохоже? – парировала Аля запальчиво, с задором, и щеки ее зарделись едва видимым на смуглой коже румянцем. Но, будто отвлекая внимание, юная собеседница легко коснулась волос, словно поправляя их, и глаза Алексея невольно упали на оголенное запястье, нежное и гораздо более светлое, чем кожа на других, открытых участках тела.
– Мм… не похоже, – признался Алексей, – ты выглядишь, мм… взрослее.
Он сказал неуверенно, боясь, что это может ее обидеть. Но она то выглядела полностью сформированной девушкой, то казалась ребенком. Косвенным, неоспоримым свидетельством юного возраста были формы: уже подмеченный узковатый таз, слишком маленькая грудь и, если приглядеться внимательно, совсем детский, нежный пушок на округлостях щек. В сравнении со взрослой, даже худощавой женщиной она казалась тощей акселераткой. Зато взгляд ее был совсем взрослый, сформированный, уверенный, рассудительный, глубокий. Такой же были походка, манера держать себя, жесты, лишенные вычурности и манерности, но информативные, принадлежащие скорее маленькой женщине, а не перезревшему подростку.
– Мы уже пришли, я живу вон в том доме. – С этими словами девушка коротким взмахом руки, словно желающая упорхнуть птица крылом, невнятно указала на одну из серых однотипных многоэтажек, каких предостаточно в любом большом городе. То ли не хотела, чтобы он сразу знал много, то ли сделала жест непреднамеренно резким.
И тут только Алексей заметил, что они прошли пешком почти всю улицу Маяковского.
– Аля, скажи, – спросил Алексей осторожно, – ты не против, чтобы мы еще встретились?
И после этих слов он затаил дыхание, как будто решалось что-то невыносимо важное, ключевое для его жизни. Аля прищурилась, глубоко проникнув внутрь него испытующим взглядом. «Не может быть, чтобы она была такой юной», – подумалось Алексею.
– С тобой интересно спорить, но… – Тут сердце у него сжалось. – У меня выпускные и… вступительные.
– Я обещаю, что не буду злоупотреблять твоим временем, у меня самого ведь тоже крайне жесткий распорядок. Может быть, в следующее воскресенье, а?
Аля кивнула в знак согласия и уже собиралась уходить, как вдруг у Алексея екнуло сердце.
– Аля, ты не дала мне свой телефон… – тут он помедлил, – ну… на всякий случай. Все-таки у военных бывают свои необъяснимые и непредвиденные повороты, а я хотел бы непременно знать, как тебя найти.
Один миг она колебалась, и Алексей видел, как по миловидному личику птицей скользнуло сомнение. Но уже в следующее мгновение она улыбнулась и сказала: «Запоминай!» после чего довольно быстро продиктовала номер и, не дав курсанту опомниться, направилась к дому своей легкой решительной походкой, в которой покачивания ее узковатых бедер были едва уловимыми предвестниками пробуждающейся женственности. Правда, пройдя несколько шагов, Аля неожиданно обернулась и бросила ему теперь уже совсем ласково, с обнадеживающим жестом прощания рукой:
– Пока… Проверим твою память.
Алексей же, робея и ликуя одновременно, совсем как школьник, украдкой посматривал ей вслед, снова очарованный ее гибкой спортивной фигуркой и невыразимо волнующей, гордой, юной осанкой. Оттого что Аля была высокой, лишь на несколько сантиметров ниже его самого, она казалась ему еще более беззащитной, хотя он знал, что у нее вполне развитая мускулатура спортсменки. В ней странным образом сочетались хрупкость хрустальной чаши и упругость буковой ветки, и именно это сводило Алексея с ума. Он думал о том, сколько противоречивого и в то же время общего возникло между ними. Изумлялся, как много нового, непознанного, такого, о чем он никогда не задумывался, волной накрыло его за столь короткий промежуток времени. Алексей не мог бы назвать ее красавицей, она была обладательницей скорее обычной, даже неброской наружности. Но глаза! То удивительно подвижные, источающие ураганную силу, то кисельные, тягучие, хранящие христианское смирение и сострадание. Что так взволновало его, какие ее черты заставили его сердце стучать, словно его посетил нежданный приступ стенокардии? Было в ней что-то необыкновенное и покоряющее, пожалуй, неподражаемая артистичность. Но еще больше – полыхающий жар обаяния, невиданный Алексеем нигде ранее, приковывающий его, как раба, незримыми цепями. Еще он дивился и страшился обнаруженной в девушке ранней серьезности, развитой не по годам сосредоточенности, отстраненности от свойственных этому возрасту желаний, и даже силе мысли – необычной и своеобразной. Он еще долго шагал, обдумывая происходящее, не в силах заглушить волнение, и только обнаружив себя на широком Первомайском проспекте, где машинально отдал честь проплывающему мимо патрулю, вспомнил, что сегодня увольнение, и впервые за день ощутил острый голод.
Глава девятая
(Рязань, РВДУ, 1988–1989 годы)
1
Самым дивным в рельефном узоре их отношений было абсолютное отсутствие свойственной молодым людям интриги. Волшебное чувство возникло органично, без сложных любовных треугольников, противоречий, двусмысленности, сомнений. Они сразу поверили друг другу и интуитивно доверились. Тухлый запах ревности не омрачал короткой прелюдии жизненной сцепки, а внезапно возникшая совместная мелодия не казалась обоим ни стоической, ни стенающей. Словно добрый кудесник нашептал молодым людям, что это именно тот случай, когда двое оказываются с первого и до последнего мгновения вместе. Алексей порой задавался вопросом «почему» – он слишком боялся спугнуть волшебную сказку. Аля казалась Алексею индивидуумом трансперсональным и сензитивным и при этом невероятно дерзким по отношению ко времени, к окружающему пространству. Алексей мало верил в мистику, но в отношении Али у него не раз возникало непреодолимое острое ощущение, что она появилась в его жизни не случайно. С самого начала они вдвоем как-то даже слишком берегли отношения, словно опасались потерять нить общения. Алексей настойчиво набивался ей в друзья, что в его символике было значимее телесной близости. И они стали друзьями, хотя, откровенно говоря, он нередко украдкой окидывал взглядами, ничуть не слабее, чем у мифического минотавра, ее хрупкое, далеко еще не сочное тело.
В Алине Алексея изумляла постоянная готовность к счастью: ее волновали улыбки, изысканные ароматы, героические биографии, проникновенные стихи, тонкий юмор выхваченных из житейского контекста ситуаций. Алексей никогда не видел ее унывающей, он с каждым днем все больше влюблялся, тонул в ней, и она позволяла ему это делать, медленно снимать с себя покров сокровенной тайны пробуждающейся женственности. Он познавал ее постепенно, как саму жизнь, как человек узнает свой первый счастливый день – неповторимый и незабываемый. От прохладного, манящего нежным янтарным светом рассвета, мимо солнечного накала полудня и, наконец, до райского освобождения во время томного, в маслянистых тонах, многозначительного и плутовского заката. Они начали встречаться осторожно, точно двигались меж зеркал, боясь спугнуть искаженным отражением, скабрезным звуком неведомого слова или чуждым прикосновением. Упражнения в деликатности плавно трансформировали отношения в серьезную дружбу, в которой – и это казалось курсанту в высшей степени странным – не оставалось места совращению и обольщению.
