Другая девушка, Оксана, несколько напряженно сидела за столом, бывшим одновременно и кухонным, и письменным, и обеденным. Капитан, чувствовавший себя в этом юном обществе стариком, мельком отметил более пышные формы, круглое скуластое лицо с тонкими бровями-ниточками и довольно тонкими губами на фоне совсем еще детских, с розовой кожей, щек. Из-за довольно узких разрезов близко посаженных глаз и коротко остриженных светло-каштановых волос лицо ее казалось монголовидным, хотя и не лишенным благородства. Ее губы были плотно сжаты, придавая ей вид сдержанной, отстраненной и слишком скромной особы. Но все это проскользнуло в голове у Игоря неосознанно и лишь мимоходом, потому что в этот момент более всего он был озабочен собой, вернее, своей выдержкой. Он был уверен, что выглядит ужасно глупо, стоя посреди маленькой комнатушки. И в то же время деваться было некуда. Присесть на вторую кровать, аккуратно убранную, Игорю не позволяла непонятно откуда взявшаяся робость, а занять второй стул у стола было немыслимо, так как он оказался бы на непристойно близком расстоянии от девушки. Уверенный в своих батальонных делах, лихой вояка вдруг почувствовал себя беззащитным. Он не знал, куда деть руки, которые ужасно мешали, не знал, что сказать, боялся близости девичьего тела, источающего энергию сочного, только что распустившегося молодыми зелеными листиками деревца.
– Да вы садитесь, мы не кусаемся, – спокойно, но с каким-то скрытым вызовом пригласила Оксана, указывая на стул. Сама она в этот момент подобралась и сжалась, опустила глаза и слегка наклонила голову. Голос девушки показался Игорю тягучим и мягким, похожим на кисель, и эта тягучесть, вместе с привкусом подброшенного ему испытания, слегка покоробила. Но он покорно присел, беспомощно уронив руки на выцветшую застиранную и все-таки совершенно чистую скатерть. В один момент Игорь оказался настолько близко к девушке, что его тут же обдало жаром, словно от открытой духовки. Он остро ощутил запах – приторный, непостижимо активный и проникающий в него подобно химическому элементу. Это не был запах искусно подобранной парфюмерии, это был исключительно природный, мускусный аромат молодого свежего женского тела. Игорь понятия не имел о напоминающем запах пота женском гормоне эстрогене, никогда ничего не слышал о человеческих стероидах или афродизиаках, он даже не был в состоянии констатировать силу воздействия душистого запаха. Лишь его мужское начало независимо от сознания по обонятельным каналам принимало сладостные чары и, теряя натренированную стойкость, становилось податливым и уязвимым. Игорь посмотрел на девушку и удивился: ее глаза оставались как бы зашторенными и казались невыразительными. Получалось, что это он ненормальный, неадекватно воспринимающий действительность, а все вокруг совершенно предсказуемы, цивилизованны. И все-таки, когда он второй раз мельком бросил взгляд на новую знакомую, то смутился настолько, что тут же почувствовал непреодолимое желание вскочить. Внезапно он ощутил, что начинает густо краснеть, что ему не хватает воздуха и грудь сдавливают неведомые тиски. Как если бы он был на экзамене и не знал ответа. Игорь встал, неловко споткнувшись и пристально глядя в другую сторону – на сплошь заставленную книжную полку, словно обнаружил там золотой слиток. Он не видел, как девушки удивленно переглянулись. «Фу ты, черт неуклюжий! Ну-ка, взять себя в руки, капитан Дидусь! Живо!» Игорь всегда терялся, когда от него ускользала инициатива, поэтому знал, что должен что-то предпринять. Он быстро выхватил из ряда стройных корешков наиболее яркий, малинового цвета учебник, им оказались педагогические умствования Макаренко, увидел спасительное слово «Педагогика». Его можно было использовать в качестве зацепки. Поэтому с усмешкой ученика, доказавшего наконец теорему, он повернулся на носке одной ноги и пятке другой, словно хотел выполнить строевой прием «Кру-гом!», и вдруг торжественно объявил девушкам, что он их коллега. «Да-а?» – У них немного вытянулись лица. Но проснувшийся интерес сфокусировался вовсе не на сказанном, а на нем самом – странном, неуклюжем, явно непохожем на обычных молодых людей. Игорь вдруг сбивчиво начал рассказывать, что у него почти триста учеников, восемнадцати-девятнадцатилетних балбесов. Но, уловив на себе осуждающий взгляд брата, так же быстро почуял собственную глупость, осекся и умолк. Наконец ни с того ни с сего он предложил погулять в городе. Алена хихикнула, Оксана томно опустила глаза и промолчала.
Апрельская послеполуденная прохлада несколько успокоила Игоря, и он вновь почувствовал себя хозяином положения. Уверенным жестом поймал автомобиль, распорядился отвести компанию в кафе, угостил всех мороженым, какими-то сладостями и неумело сваренным, пережженным кофе. Его единственным достижением за это время стало то, что девушки наконец перестали говорить ему режущее слух и напоминающее о его бесперспективности «Вы». Правда, и он благоразумно оставил армейскую тему. Уж несколько дней минуло с момента его приезда в родительскую квартиру в Черкассы, а он все не мог привыкнуть к звукам мирно живущего города с его мерно гудящими троллейбусами, украинским говором на рынках и набухшими, смолистыми почками на деревьях.
В течение всего этого времени Оксана, в отличие от излишне говорливой и порой шумной Алены, оставалась скупой на слова и жесты и казалась задумчиво-печальной, как будто душа ее находилась где-то далеко. Если Алена воевала за внимание всех и вся, Оксана все больше слушала, слегка наклонив голову и изредка отделываясь ничего не значащими репликами. Возможно, веселая резвость и непринужденность Алены были бы по душе Игорю, но его уши отвыкли от коробящего слух языкового суржика, так характерного для украинских пригородов. Он вынес это ощущение из детства, прекрасно помня, как русскоязычных детей в школах центральной Украины автоматически относили к касте городских, а украиноязычных – к менее привлекательной категории обитателей села. И он отлично помнил свои горделивые ощущения по возвращении в Черкассы после нескольких лет, проведенных в Ахалкалаки, когда по языковому принципу он тут же был зачислен в авторитетные городские, тогда как в Межириче за своего его принимали все реже, не учитывая его вынужденную русификацию.
И лишь когда, обогнув Холм Славы, они вчетвером спустились к набережной, чтобы неторопливо побродить у Днепра, у Игоря завязалось с девушкой некое подобие разговора, причем у офицера сформировалась убеждение, что Оксана постоянно контролирует свою речь. Смышленый Виктор, держа прижавшуюся к нему Алену за талию, стал отставать, они же, двигаясь на почтительной дистанции друг от друга, шли упорно вперед, как будто им выпал долгий маршрут и в этом движении заключался важный смысл.
Когда Игорь спросил девушку, что определило выбор ее профессии, она призналась, что готова была пойти в любой институт, лишь бы уехать в город. Жизнь в селе или маленьком городке казалась ей вялой, скучной и бесперспективной. Молодые люди там быстро скисают, женщины в тридцать лет становятся безнадежными бабами. Ей бы не хотелось жить так, как ее мать, среди огородов, кур и навоза. А чего бы ей хотелось? В ответ она смешно наморщила нос и чуть усмехнулась: «Посмотреть мир, увидеть что-то красивое, познать счастье…» – «А в чем тогда счастье?» – полюбопытствовал Игорь. Оксана опять улыбнулась: «Это ж так просто, это знают все, даже в забытом богом Жашкове. В любви, конечно. В красивых отношениях, в веселых, здоровых, задорных и сытых детях». – «Разве это сложно», – не унимался с расспросами боевой офицер, для которого сложность представлял разве что захват военного объекта. «Совсем нет, несложно. Только почему-то мало у кого выходит…»
