И все-таки, вспоминая об этом комичном случае, который мог окончиться и не столь весело, Игорь Николаевич был горд. Вот для чего он воюет, ради таких мелких жизненных комбинаций, из которых на самом деле и состоит весь земной путь. «Эх, улетело все вверх тормашками в черную дыру времени, как и мы сами… Но почему мы по-прежнему намереваемся думать обо всем мире, о переустройстве всей Земли, о планетарном могуществе и влиянии, забывая, что собственные штаны-то в дырах, что нет ни кола ни двора? Просто нас так закодировали, и наш мозговой механизм с детства так отлажен, что его не только непросто, его невозможно изменить! Как невозможно переделать и Петин механизм, настроенный на иную волну. Как, собственно, другой – Лешин механизм. Потому что они с самого начала не приняли в сердце, в душу все то, что нам втолковывали ушлые политруки Советской армии», – Игорь Николаевич подвел черту своим размышлениям. Отставной командир полка отвернулся в сторону, чтобы скрыть от товарища нахлынувшую беспробудную тоску; он все смотрел и смотрел вдаль, за горизонт, будто пытаясь высмотреть, что находится там, за черно-желтыми узорами уставших украинских степей, на разделительной линии жизни. И так в молчаливых, немного тягостных раздумьях они еще долго летели по извивающейся длинным казацким оселедцем дороге, которая на выстриженной степной голове то взлетала на холмы, то проседала в глубоких долинах. Каждого занимал вопрос о превратной людской судьбе.
И только минут через сорок напряженного молчания возник спонтанный разговор о нынешней жизни их однокашника, коснувшийся самым неожиданным образом настоящего и будущего их самих.
– Да, Птица наш прикольный. Живет, будто в скафандре. Настоящий инопланетянин, в лучшем смысле этого слова, не реагирует ни на какие внешние раздражители. Ума не приложу, как он к этому пришел, ведь не было склонности к философии, – начал Алексей Сергеевич, больше с целью разрядить обстановку гнетущего заговора молчания.
– А знаешь, ведь он действительно прав в главном: никому в наше время мы не нужны, кроме нас самих. Мифы будут создаваться и жить, независимо от того, насколько мы будем в них участвовать и насколько согласимся в них верить. Петя Горобец, конечно, дитя своего мещанского круга… Сплошные стяжательство и цинизм, ловко упакованные под логотип успешного человека… Ничего он не достиг и ничего не понял, по меньшей мере по моим понятиям… Но меня он еще раз убедил в другом, очень важном для меня вопросе. В том, что никогда нельзя слишком доверять государству, даже если какое-то время являешься частью его репрессивной машины.
Игорь Николаевич проговорил это медленно, с расстановкой и тяжело вздохнул, вспомнив, что сам он по своей воле поставил точку на своей карьере. Но теперь еще больше уверился, что поступил правильно.
– Игорь, ты должен успокоиться, уравновесить чем-то свою прежнюю жизнь, – начал было успокаивать друга Алексей Сергеевич. Хотя сейчас в успокоении больше, пожалуй, нуждался он сам. И хорошо знал это, как знал и то, что утешают и ободряют чаще всего именно те, кто более всего в этом нуждается. Ведь Игорь Николаевич свой главный шаг уже сделал, несмотря на боль и шок его последствий. А вот сам он только подходит к неизбежности какого-то действия… И чтобы совершить судьбоносный шаг, ему необходимо удостовериться, что он не просто плывет под парусом банального честолюбия и боится сменить курс, но представляет собой нечто завершенное, сильное и независимое. А Игорь Николаевич между тем продолжал начатые размышления, как будто не заметив фразы друга.
– Знаешь, я все сделал правильно. Принял единственно возможное для себя решение. Но понять не могу, почему я чувствую себя выкорчеванным деревом, тюбиком, из которого все выдавили, без остатка?!
От горького признания Игоря Николаевича у Артеменко сжалось сердце. Стало вдруг невыразимо жаль старого друга, с которым столько пережито вместе, который был рядом при самых тяжелых обстоятельствах и никогда не терял самообладания. Что могло поколебать этого профессионального солдата?! Его мысли, помимо воли, незаметно перенеслись к собственной участи, примеряясь к схожему решению: неужели вслед за решительным действием и у него тоже наступит оцепенение, холод, разрыв связок, мучительная депрессия? Алексей Сергеевич переключился на низшую передачу – впереди был один из извилистых подъемов, и он не отводил глаз от дороги. Да ладно, ввяжемся в бой, а дальше посмотрим.
– Игорь, любое изменение нашей жизни – это новая реальность, к которой необходимо привыкнуть… – почти выкрикнул он, продолжая смотреть на трассу и думая о своей проблеме.
– Да я не об этом, – перебил его друг, – мне тяжело не из-за того, что я ушел из армии. А из-за каких-то общих, глобальных перемен во всем…
«Именно это тебя, дорогой друг, и тревожит. И меня именно это тревожит, резать по живому – это боязно», – думал Алексей Сергеевич вслед словам Игоря Николаевича.
– Я, скорее, о принципах, которые управляют нашей жизнью и жертвами которых мы порой становимся, – продолжал Дидусь. – Хочешь, расскажу поучительную историю, так сказать, из прошлого?
– Давай, – машинально кинул Алексей Сергеевич и опять перешел на высокую передачу, отправив автомобиль в монотонное плавание по выровнявшейся дороге.
– Я закурю?
– Ну конечно!
– Так вот, – начал рассказ Игорь Николаевич, отчего-то чиркнув спичкой, вместо того чтобы воспользоваться прикуривателем автомобиля. Пламя на одно мгновение по-другому высветило его черты, и Артеменко отчетливо увидел напряженность мускулов лица, сосредоточенность и собравшиеся складки морщин на лбу. – Я, как ты помнишь, всегда восхищался полководцами. Суворов. Жуков. Чего греха таить, мечтал добиться славы военачальника. Наверное, из-за этого и подался на Кавказ, который уже тогда начал превращаться в черную дыру.
– Ну это не открытие Америки, многие мечтают о победах и готовы ради славы плюнуть на уют…
– Да ты погоди, не перебивай. Дай я расскажу все, а потом потолкуем, – с досадой прервал Игорь Николаевич собеседника.
– Хорошо, валяй.
Дидусь стал говорить еще медленней, порой переводя дыхание или просто затягиваясь, вероятно обдумывая, как лучше связать слова, чтобы понятна стала суть странного рассказа.
– Так вот, хочу рассказать одну поучительную военную историю. – Игорь Николаевич как будто все не решался приступить к самому рассказу. – Был, значит, во времена Суворова… Или, правильнее, до Суворова, один генерал. Его звали Андрей Григорьевич Розенберг. Настоящий был полководец, честный, благородный и мудрый. До Суворова именно он получил чин главнокомандующего и командовал отправленным в Италию 25-тысячным российским контингентом… – Рассказчик опять помедлил, скрывая некоторое волнение за долгой затяжкой. – Именно этот Розенберг хватко, как бульдог, взял Милан. Потом дал прикурить французам при Адде. Жахнул больно по их наглым мордам при Треббии и при Нови, потом припечатал при Сан-Джоржио и еще где-то – уж всего не помню, извини, старею. Наконец совершил виртуозный обходной маневр через альпийские перевалы Лукманиер и Оберальп и вышел в тыл к французам. Кстати, с одной только целью: дабы отвлечь удар противника от той части объединенных войск, которыми командовал Суворов. Но это еще не все. Когда в Муттенской долине русско-австрийскую армию загнали в жуткий, фактически смертельный капкан, весельчак Суворов оставил верного принципам генерала на погибель – с задачей прикрытия отступления и спасения остальной части армии. Но не тут-то было! В штыковой атаке Розенберг не только отбил натиск, но и взял в плен крутого французского генерала, как его, черт, запамятовал… Ну да шут с ним, с генералом… И с ним еще более двух тысяч солдат и офицеров…
