На выезде справа из-под груды обломков торчали, как вылезшие из ран кости, части деревянных конструкций, по которым можно было угадать когда-то находящийся тут добротный дом. Слева через два десятка метров большой железной тушей насмерть забитого зверя лежал на обочине обгоревший перевернутый КамАЗ. Пока они проезжали через поселок, начальник штаба насчитал не более десятка уцелевших домов. Особенно поразил его один, стены в котором были пробиты насквозь и через дыру было видно какую-то сгорбленную, высохшую старушку в темных лохмотьях. Неподвижная и видимая всей колонне, она, как безумный, блуждающий полупрозрачный фантом в балахоне, безупречно дополняла всю безжизненную фантасмагорию леденящего прощания с местом погрома. Почти все здесь было разворочено, разбито, приплюснуто, взорвано, продырявлено, и если хорошо постараться, то можно было бы найти следы еще десятка таких же наездов в гости, больше известных под названием «зачистка». Почти всё казалось оцепеневшим, застывшим ваянием какой-то нереальной скульптурной группы, чьей-то дикой фантасмагорией. Подполковник копался в памяти: не был ли он тут в 95-м, когда они впервые ступили на горную тропу войны? Память отказывала, а может, декорации слишком изменились, потускнели. «Вот что достигнуто почти за десять лет войны… И если к этому стремилась пресловутая цивилизация, если это прямые последствия хваленого научно-технического прогресса, то, может быть, стоит прекратить его стремительный бег? Или чем тогда вся эта картина начала XXI века отличается от мрачных красок средневековья, от беспощадной инквизиции или даже от крестового похода?!» – думал Дидусь, соболезнующим взором окидывая покинутый поселок.
Горная дорога предсказуемым серпантином поворачивала, и дальше уже не было продырявленных и искалеченных строений. Подполковник глубоко вздохнул, прощаясь с очередным развороченным селением, погруженный в мысли о докладе о прошедшей операции. Они, вне всякого сомнения, отличились, безупречно выполнили тактическую задачу. Но он отдавал себе отчет в том, что в глобальном смысле развитый успех – ничто, потому что в этих горах давно потеряна граница между боевиком и мирным жителем, тут российскую армию уже давно не выносят и, затаившись, ждут своего часа. Он хорошо знал обманчивость достигнутой тишины, как и то, что уже завтра сюда могут вернуться боевики, и не дай бог, чтобы какая-нибудь малочисленная группа россиян оказалась тут, позабыв об осторожности. Конечно, улов впечатлил кэпа: двадцать семь «чехов» было уничтожено, еще двенадцать передано на фильтр ФСБ, где их попытаются сделать разговорчивыми. Но и свои потери, хотя несоизмеримо меньшие, не давали покоя. Молоденький, необстрелянный лейтенант первого батальона в первый же день подорвался на мине с растяжками и после пятичасовых мучений умер. Может, и лучше, что умер, ведь его лицо было изувечено до неузнаваемости, оторвана до колена правая нога, вся дальнейшая жизнь стала бы мучительной борьбой за существование и поиском доказательств, что ты не живой труп. Еще два солдата погибли, когда хотели войти в сарай и открыли его двери: из зияющей пустоты их встретил неожиданный шквальный огонь. Вот ведь судьба какая! Солдат было четверо, и двое из них оказались только легко ранены – их спасли бронежилеты. Считай, отделались легким испугом. А двоих других скосило насмерть, пулевые ранения в голову – одному из них полголовы снесло, как будто бритвой срезало. Сарай потом в упор расстреляли «шмелями», а разорванные гранатометными выстрелами тела оборонявшихся «чехов» потом собирали по кускам. Но убитых все равно уже не вернуть… А еще были раненые, тоже искалеченные судьбы. Всего шестнадцать, из которых три тяжелых. И что начальнику штаба было обиднее всего: два ранения вынесены не из боя. Сухоруков диким матом вопил в трубку, когда узнал, что старлей и контрактник случайно слетели с брони БМД во время движения и попали под идущую сзади следующую машину. Теперь оба с передавленными гусеницами ногами завершили боевой путь. Может быть, офицера попытаются представить к награде, чтобы как-то облегчить его послевоенную участь. Может быть, даже квартиру дадут, ведь хороший, добрый малый, но просто не для войны… Дидусь даже удивился, что так подумал о молодом офицере; раньше он судил исключительно по профессиональным качествам, а «профессии хороший парень – нет». Действительно, разве этот старлей не знал, что можно стать калекой и вблизи войны? И что он искал тут – убеждение в великом предназначении России? А тот разорванный миной отважный лейтенант был уверен, что его священная миссия состоит в безропотном служении Отечеству… Молодец, парень! Хорошо, что погиб, не задавая себе лишних вопросов, не зная, что ВДВ давно превратились в репрессивный орган Кремля. Да и что из всех этих смертей можно вынести? То, что русские бабы еще нарожают, как когда-то проницательно заметил любимый им в юности полководец. Да, они могли погибнуть и в автомобильных катастрофах, а так – отдали жизни или здоровье во славу Родины. Главное – не впустить в души подчиненных сомнения, не допустить двусмысленности, поддерживать священную иллюзию особой миссии, показать, что на нашей общей судьбе история замкнула момент пересечения великого, нетленного и временного, зыбкого существования. Тут нельзя допустить паршивой душевной слизи, уж лучше твердить о великой роли и выдающейся исторической миссии. Так и жить проще, и умирать легче! И подполковник подумал, что в первую очередь надо по прибытии в район дислокации провести идеологическую работу, поднять морально-психологический дух, придумать какой-то новый допинг…
2
Неожиданно внимание начальника штаба полка привлек нехарактерный шум несколько поодаль от дороги. Игорь Николаевич пригляделся и уловил в стороне от дороги неразборчивую возню человека в камуфляже и женщины с картинно черными волосами в темной, наполовину изодранной мужской одежде. Между прерывистыми злобными рыками зачумленных моторов ему послышалось другое, человеческое рычание, смешанное с руганью, и женские вопли, переходящие порою в странные, нечеловеческие звуки. Рычание или необычно громкое шипение, что-то необъяснимое и не поддающееся описанию. Он сделал знак механику повернуть бронетранспортер и приблизиться к месту действия. Метров за тридцать от экзотической сцены Игорь Николаевич остановил машину. Не глуша двигатели, вслед за командирской остановились другие машины колонны, сначала задние, а затем и следующие впереди. Подполковник ловко спрыгнул с брони и стал приближаться к небольшой группе людей, явно не из его полка. Его ожидало крайне неприятное зрелище: какой-то незнакомый офицер, невысокого роста, но плотный и мускулистый, нещадно, с какой-то особой страстью избивал местную женщину, нанося ей крепкие, увесистые удары по всему телу, порой намеренно стараясь попадать точно в лицо. Дидусь видел его со спины, так что вместо лица Игорь Николаевич мог обозревать лишь крепкую бычью шею спецназовца. Зато было хорошо видно искаженное от боли и бессилия суровое лицо женщины. Молодая, не более тридцати лет, с астенической фигурой, напоминавшей бамбуковую жердь, она была облачена в грязное мужское тряпье и выглядела несуразно. Из-под сильно надорванного левого рукава выглядывало голое плечо с большой сиренево-красной ссадиной. Ее левая губа и левая бровь были рассечены и успели припухнуть, бордовая кровь заливала ей глаз, а от разодранной губы струйки спускались к грязной, с разводами шее. Неправдоподобно черные, как воронье крыло, длинные волосы были растрепаны, рот приоткрыт, и из него вырывались при каждом новом ударе звуки, похожие на смесь рыка и глухого стона. Женщина не кричала и не плакала, мужественно снося издевательства; она еле держалась на ногах, но офицер не давал ей упасть. Подходя, Дидусь отчетливо увидел, как он методично и целенаправленно бил ее кулаком в живот, и когда она изогнулась пополам, изо рта выплеснулась струя вязкой слюны с кровью, повисая на нити и не касаясь земли. Однако одержимый бесом рыцарь в этот момент быстро подтащил ее за волосы и нанес следующий сокрушительный удар – между грудей; она громко ахнула от неожиданно пронзившей боли, опустилась на колени, а он опять не дал ей упасть. Рядом, в четырех-пяти шагах, стояли два других офицера, капитан и старший лейтенант. Небрежно закинув автоматы за плечи, они молчаливо курили и лишь косо и тоскливо поглядывали на затянувшееся избиение. На плече у капитана висел третий АКСУ с пристегнутым пулеметным магазином, принадлежавший, по всей видимости, их товарищу.
