«История может быть сведена к фарсу, особенно если это отвечает целям политики», – вспомнил Артеменко слова известного политолога Збигнева Бжезинского, когда рассматривал на экране лицо Кулинича, обличающего власть. «И вот он, этот фарс, в действии, вот оно, творение эпизодов истории. Все становится возможным, даже если говорящий напрочь лишен харизмы», – размышлял Алексей Сергеевич.
Только одно его в самом деле тронуло в этой истории. Когда перед очередной поездкой в Киев Артеменко встретился со своим куратором, тот в конце беседы то ли случайно, то ли нарочно обронил:
– Но только вы, Алексей Сергеевич, не особенно гордитесь там своим победоносным Кулиничем. Таких Кулиничей за последние полтора года наши коллеги сумели клонировать немало, их уже несколько десятков бродит по Украине.
Артеменко глубоко вздохнул.
Глава седьмая
(Москва – Киев, ноябрь 2008 года – апрель 2009 года)
1
Еще с тех далеких времен, когда неподражаемый Юлий Цезарь благодаря ловкому описанию галльской и гражданских войн в изданных о себе книгах создал совершенный миф о непобедимом полководце и идеальном государственном деятеле, книга о личности перестала быть просто носителем информации. Она превратилась в действенную технологию влияния на умы, она завладела массовым сознанием, подобно тому как войско шаг за шагом завладевает неприступной крепостью, не оставляя свободным ни единого уголка. Конечно, необходимо оговориться, что любая книга преследует цель повлиять на современников и оставить пищу для размышления потомкам. Но если Толстой и Чехов пытались исправить нравственную систему, то книги, исходящие из политического поля, всегда имеют ясно выраженную политическую цель. Впрочем, стоит сделать еще одну оговорку: порой все-таки бывает, что писатели грешат политическими проектами, а политики – гуманитарными. Если литературный кумир Европы начала XXI века Умберто Эко не удержался от публикации сугубо политической книги «Полный назад! «Горячие» войны и популизм в СМИ», а политик-интеллектуал Альберт Гор написал серию книг о влиянии на планету глобального потепления, то можно говорить уже и об изысканных инструментах воздействия на коллективное сознание отдельными личностями. Оставим в покое профессионалов, чьи политические или социальные исследования обществом воспринимаются как доказанные теоремы. Но те же колоссы жанра Сэмюэль Хантингтон и Збигнев Бжезинский заботились об одном и том же – максимальной силе воздействия на умы современников.
Сама книга может даже и не быть прочитана обывателем. Но глобальное общество третьего тысячелетия реагирует и на информацию о книге. Если, конечно, эта информация подана виртуозно и артистично, с учетом правил шоу. Книга тогда только играет роль зацепки, повода расшевелить воображение масс. Материалы о книге, как камень, брошенный в воду, порождают множество взаимосвязанных кругов воздействия на аудиторию. Первый круг составляют сообщения, появляющиеся тотчас в Интернете, охватывая множество порталов и социальных сетей. Второй берет начало из ежедневных газет с небольшими информационными публикациями. Еще один круг – еженедельные и ежемесячные аналитические статьи в крупных газетах и журналах. Следующий – публикации в специализированных изданиях. Затем все может снова повторяться, если вслед за презентациями пойдет серия блиц-интервью, чатов, круглых столов, конференций, рекламных роликов и широкоформатных щитов в людных местах. Очень часто эти круги воздействия направлены на совершенно разные, почти не пересекающиеся аудитории. Авторитетные исследования по медиапсихологии утверждают, что при обсуждении проблемы до трех четвертей участников пользуются как раз вторичной, более короткой, более «упакованной» информацией, где достаточно упоминания ключевого тезиса и его аргументации. И потому-то книга отнюдь не устарела со времен великолепного римского мифотворца. Напротив, она набрала вес, превратилась в яркий, могущественный и необычайно острый инструмент, обязательный механизм любой продуманной, тщательно выверенной во времени и в пространстве подрывной информационной войны.
Полковник российской военной разведки Алексей Сергеевич Артеменко был прекрасно осведомлен об особенностях книгопечатания на Святой Руси образца начала XXI века.
2
– Алексей Сергеевич, ваша персональная роль в уничтожении антироссийского проекта под названием «Незалежная Украина» представляется мне… м-м… весьма весомой. Во всяком случае, в той части, о которой меня проинформировали ваши коллеги.
Модест Игнатьевич Никаноров говорил непринужденно, протяжно и, как казалось Артеменко, нарочито медленно, как люди, которые точно знают, что их перебивать не станут и выслушают до конца. Слово «незалежная» он произнес с таким коверканьем украинского произношения и с таким откровенным смакованием основательно смягченного «е», что даже опустил на глаза тяжелые шторки своих припухших век. Артеменко с первого взгляда убедился: это человек красивых жестов и вычурных поз. Создавалось впечатление, и, кажется, небезосновательно, что голова высокопоставленного чиновника покрыта лавровым венком. Впрочем, он имел на это полное право: как поговаривали, лично вхож к самому Путину…
Модест Игнатьевич, бегло пояснили Артеменко во время инструктажа перед встречей, являлся координатором всего загадочного похода на Украину по линии президентской администрации и для Алексея Сергеевича, по сути, был высшей инстанцией. Артеменко мог лишь догадываться, представителем какого ведомства был этот немолодой человек. Полковника не угнетало то, что собеседник знал о нем все, а сам он оставался в неведении о прошлом и настоящем своего ментора. Но если его деятельность, думал Алексей Сергеевич, замыкается на самом президенте, то он не может не быть представителем специальных служб, и этот факт является определяющим. Хотя он не преминул отметить про себя, что лоснящийся куратор украинского направления явно не походил на человека, имевшего за плечами военную школу…
Сам Артеменко в присутствии столь выдающегося господина чувствовал себя маленьким кроликом, которому для забавы распушили шкурку искусственным ветерком. Он теперь имел все возможности удостовериться, что между понятиями «целый полковник» и «всего лишь полковник» лежит глубокая, непреодолимая пропасть, и потому учтиво кивал на слова Никанорова, как бы говоря: «Благодарю-с, буду и дальше стараться оправдать доверие». Чем больше Алексей Сергеевич пытался оставаться раскрепощенным, тем больше чувствовал себя стиснутым каким-то невидимым корсетом, придавленным титулами, авторитетом и театральной монументальностью собеседника, которого он не знал и почему-то боялся.
– Я хотел лично познакомиться с вами и настроить вас на выполнение очень деликатной, очень творческой и… может быть, даже в чем-то несвойственной задачи, – продолжал между тем Никаноров, и Алексей Сергеевич чувствовал себя особенно неуютно под обстрелом его глаз, смотрящих оценивающе и испытующе поверх очков. – Но прежде хочу задать вам один вопрос, на который необходимо ответить с предельной честностью и профессионализмом.
– Я готов, – тихо и твердо вымолвил Артеменко. Он весь насторожился и напрягся, почувствовал, как каждая клеточка его тела сократилась и застыла в ожидании.
