Алексей Сергеевич молча вздохнул и налил еще коньяку. Да, прав Игорь, годы кому мозги выравнивают, а кому рогом бараньим выкручивают…
– И подумал я тогда, – резюмировал Игорь Николаевич, – конечно, каждый из нас стремился совершить что-то значимое, подвиг, мужской поступок хотя бы. Но что такое случилось с нашим современником? Ты мне скажи, – тут он серьезно взглянул на Артеменко, и тот увидел перед собой суровое, каменное лицо воина, с такими неумолимыми лицами римляне ходили покорять галлов, а русские и ныне ходят по Кавказу, – мир перевернулся или просто это я один сошел с ума?! Вот почему я решил бежать подальше от столиц, от лучистых наших деятелей, от кругломордых чиновников, от сытых депутатов и их верных помощников. Не по нутру, знаешь. А еще у меня возникло ощущение, кстати, здесь уже возникло: зря я, пожалуй, воевал, зря вообще затеял игру…
Дидусь откинулся на спинку кресла, обессиленный, истощенный всем тем, что рассказал. На самом деле ему стало легче, и он ловил себя на том, что не может, не хочет думать, не желает ничего вспоминать. Все то, чем он жил двадцать офицерских и четыре курсантских года, провалилось в темную, бездонную пропасть, оборвалось – теперь жизнь надо начинать сначала. Словно проверяя способность это сделать, офицер взглянул на свои руки – они ничем не изменились за четверть века и были такими же сильными, с темными пятнами от ссадин, со шрамами от люка десантной машины и от попавшего осколка, мозолистыми, привыкшими к тяжелой мужской лямке. Они, эти руки, не сдадут и еще долго послужат ему… Автоматически он перевел взгляд на Артеменко – тот тоже сидел, погруженный в свои мысли, – посмотрел на его руки и удивился. У его друга руки теперь были другими, – он такие называл холеными. Конечно, не изящные руки музыканта с тонкими и гибкими пальцами, но и не труженика – руки человека, привыкшего к спокойной, стабильной жизни. Может, зря он ему тут все выкладывает, распинается? Может, все это от него так же далеко, как какой-нибудь Марс или Плутон, о наличии которых всем известно, но которые никто не стремится увидеть?
Некоторое время они молча тянули сигареты, окружив себя плотными клубами дыма. «Надо будет завтра хорошенько проветрить, а то Алька ворчать станет», – подумал Артеменко, чувствуя, что хмель уже основательно поволок его в мягкую тину душевного болота. Так, надо менять тему и завершать вечер.
– Как там Оксана? Как дети? А то мы что-то увлеклись военной темой. Как будто ничего на свете в жизни нет, кроме окопных вшей и медалей за отвагу?
– А что Оксана? Оксана – молодец! Настоящая офицерская жена. Все умеет, ничего не просит, со всем управляется. Кажется, из всех грехов наших мужских одного только не простила бы мне – измены.
– Ну, этим ты, кажется, не страдаешь.
– Да, действительно, я не по тем делам. Когда мужчина ищет смысл жизни, хочет до чего-то докопаться, ему не до баб. Хотя, признаюсь тебе как другу, какой со мной казус вышел – военный, конечно. – Дидусь неожиданно горько усмехнулся. – Так вот, командовал я как-то боевой мобильной группой, мы стояли лагерем под Урус-Мартаном, хороший, добротный лагерь разбили. И были у нас две поварихи, уж сам не знаю, зачем согласился женщин взять, по контракту, естественно. Ну, они заработать поехали, шустрые, впрочем, были. Жили в отдельной палатке, особо ни с кем и не общались. Так, все вдвоем, как две птички: порхают, чирикают, но близко к себе никого не подпускают. Но когда двуногие особи долго без противоположного пола находятся, у них свербеть начинает. Вот однажды они мне встретились и попросили распорядиться баньку истопить – сверх их банного дня, ну, возможность такая была в тот момент. А одна из них – Людмилой звали, как сейчас помню, такая прыткая, взбалмошная, импульсивная, но и красивая, – лукаво так прищурилась и кивает мне: «А вы, Игорь Николаевич, если захотите, так присоединяйтесь к нам вместе с начштаба. Если придете, мы вам спинки потрем». Короче, на войне как на войне – со всей прямотой. «Так придете?» – спросила она, уже уходя и смеясь так кокетливо, как будто речь шла о танце на школьном вечере. А я возьми да и ляпни: «Непременно придем. Сейчас только начальнику штаба радостную новость сообщу». Даже и не знаю, пошли бы мы или нет. Ты сам знаешь, что в военной жизни многое случается как бы само собой, от безалаберности, отсутствия принципиальности и жажды каких-то перемен. Как мы говорим, от тоски… Но мыслишки гнилые были, не стану скрывать. Короче, не знаю, чем бы все окончилось, если бы разведка не принесла данные о перемещении группы боевиков и предположительные координаты их лагеря. Решили сделать ночной обстрел. Так в подготовке про баню и забыли. Вернее, я забыл, потому что начальнику штаба просто не успел сказать. А дальше все как в плохой сказке. Или как в фильме ужасов. Короче, то ли солдат был сонным, то ли так бесовской силой было задумано, но мину в миномет загнали неправильно, и она прямо на лагерь пошла и прямехонько на их женскую палатку. Людмиле вырвало руку и плечо, насмерть сразу. А вторая – ее Тоней звали – вся в крови, вопит что есть мочи. Боже, лучше б такого не видеть и не вспоминать. Сошла она, бедная, с ума. Ну, у нас компенсация в таких случаях простая, как стена. По квартире им дали, вернее уже их родственникам – за их мучения.
– Да, невеселая история, – задумчиво заметил Артеменко, а про себя подумал: моя-то история тоже грустная, только рассказывать Игорю я ее не стану.
– В том-то и дело, что где-то тут и я, пожалуй, замешан. – В порыве эмоций он зло, как бы сокрушаясь о поступке, хлопнул тыльной стороной правой руки о левую. – Мне кажется, не было бы мыслей поганых, ничего бы не случилось.
– Глупости это, сколько мужиков, да и баб, налево ходят. И никто не страдает особо от этого…
– Ну, тут ты не прав! Каждый, может, только с отсрочкой платежа, свое обязательно получит… Ладно, давай расходиться, поздно уже. – Дидусь как-то нервно взглянул на свои командирские часы. – Чтобы я тебя из рабочего графика не выбил. Это я пенсионер, а ты-то еще труженик.
– Вот еще по одной, и спать… – Артеменко потянулся было к бутылке.
– Нет, Леша, хватит. А то перебор будет… Я, знаешь, в прежней жизни редко злоупотреблял – восемь месяцев из двенадцати приходилось начеку быть…
– Ну как хочешь. Тогда кончаем это дрянное дело…
Они поднялись, и Артеменко вытащил из шкафа одеяло из верблюжьей шерсти и комплект чистого, отутюженного Алей постельного белья.
– А в Крыму возможна высадка? – спросил Алексей Сергеевич как бы невзначай, фраза случайно выпала, непреднамеренно, как монета из неловких рук, проваливаясь между пальцами.
– Я, если честно, потому и приехал к тебе. Чувствую, что увяз в этой бесконечной войне. Пока был молод, тянуло на лихачество, да и должность надо было получить приличную, чтобы дома не стыдно было отцу на глаза показаться. И вот стал командиром полка, боевым офицером, прошел и через ранение. На «Героя России» есть представление… Слушай, а ты всегда эту заморскую дрянь пьешь? – сменил вдруг тему Игорь Николаевич. Его всегда сдерживаемую армейскими рамками, резкую натуру потянуло на философствование, хотелось в один миг выплеснуть все то сонмище противоречивых переживаний, которые обуревали в последнее время.
