А приступив к росписи Сикстинской капеллы, мастер даже не допустил до работы присланных ему в помощь флорентийских художников – для него ненавистна была сама мысль разделить успех с кем-либо. Поэтому для отверженного скульптора, пораженного маниакальным и почти безумным стремлением к творчеству, было гораздо предпочтительнее выполнять самому работу и мастера, и подмастерьев, не деля ее на грязную и благородную.
В то же время миф Микеланджело не был порождением абсурда: плодовитость творца проистекала из просто дьявольской сосредоточенности, старательности, равных которой не было в среде его современников, и ревности дикого ненасытного зверя. Червь, точивший Микеланджело изнутри так же старательно, как он тесал камни, развил в нем мнительность небывалых размеров. Чувство собственной неполноценности и ущербности, навечно застрявшее в его сознании, толкало на новые и новые неистовые поиски, словно он вел захватническую войну, и только приобретая славу победителя, он мог на некоторое время успокоиться. Многочисленные творения служили Микеланджело защитой от терзающих его сомнений и пессимизма.
Было бы явной ошибкой утверждение, что творческий путь Микеланджело являлся реализацией последовательной и продуманной стратегии. Напротив, самой большой проблемой этого мастера, пожалуй так же, как и проблемой Леонардо, было распыление сил. Будь он более последователен, было бы вообще невероятно сложно оценить возможный уровня его достижений – настолько мастер был упоен работой. Не однажды из-за своей необычайной мнительности и желания все держать под личным контролем силы мастера были распорошены и он, несмотря на невероятные усилия, оказывался неспособным окончить работу или создать задуманное. Даже при рассредоточении сил, создании для самого себя бесчисленного множества несуществующих проблем в виде необходимости самому отбирать мрамор в каменоломнях, самому организовывать его транспортировку или решительно отказываться от труда подмастерьев он выигрывал лишь тем, что в его жизни не существовало вообще ничего, помимо каторжного труда. Микеланджело преодолел целые кряжи собственных ошибок, но сумел пройти их отрешенно, не останавливаясь и не оглядываясь, так что они почти не повлияли на темп продвижения к цели.
Несмотря на то что мастер всегда вел тщательную бухгалтерию своих доходов и расходов, он, по-видимому, почти равнодушно относился к деньгам. Как и для многих других знаменитых творцов, деньги в его жизни оставались лишь средством к существованию и условием обеспечения творчества. Подтверждением этого служит необыкновенная легкость, с которой Микеланджело отдавал заработанные жестоким трудом деньги мнительному отцу и ленивым братьям, фактически содержа всю семью. А также то, что он никак не сумел использовать заработанные средства – они мертвым грузом лежали до самой смерти мастера. Удивительно, но знаменитый ваятель при этом нисколько не заботился о своем жилище. Там не только не было украшений или предметов роскоши, но и напрочь отсутствовали даже некоторые необходимые для нормальной жизни вещи. Его спальня была «как могила», его жилище служило лишь одной цели – скоротать ночь, которую он и без того часто не в состоянии был выдержать, то и дело судорожно вскакивая для того, чтобы продолжить работу. По-истине, даже если образ жизни мастера и был частью его странного мифа о герое-мученике Микеланджело, то все равно бессмертная слава давалась ему нелегко.
По всей видимости, не много влияния имели над ним и женщины. Во всяком случае, потребность общения с противоположным полом была для Микеланджело далеко на заднем плане по сравнению с работой. Лишь достигнув старческого возраста, он серьезно увлекся одной особой: в течение десятилетия дружба с Витторией Колонна поддерживала его угасающую веру на плаву, отодвигая приступы безудержной меланхолии и бессилия. Если были и другие увлечения (о чем указывают некоторые биографы Микеланджело), то, по всей видимости, они оказывались только кратковременными, ни к чему не обязывающими шагами, сделанными во время более чем коротких остановок его рвущегося естества, на всех парах стремящегося неизвестно куда.
Существенным и постоянно растущим тормозом в реализации жизненной стратегии Микеланджело были его взаимоотношения с внешним миром: он непрерывно наживал себе все большее количество врагов, которые то сталкивали его с конкурентами, разжигая распри, то подбрасывали хитроумные идеи властителям – с тем чтобы загнать творчество мастера в глухой угол защиты. В то же время, чем больше проблем возникало у Микеланджело при решении конкретных творческих задач, тем с большим воодушевлением и даже каким-то звериным остервенением он бросался в водоворот безумной работы. Он словно превращался в хищника, набрасывающего на собрата, что забрел на чужую территорию, – в этом проявлялась ненасытная страсть одинокого творца к лидерству и его неуклонное стремление к превосходству, спасение от которого было лишь в творческой разрядке и создании таких шедевров, которые молчаливо и гордо указывали бы остальному миру на его величие.
Нет сомнения в том, что самореализация Микеланджело своими корнями глубоко уходила в его самую проблемную область – чувство собственной ущербности, которое он вынес из детства. Его творения позволяли, прежде всего, по-иному воспринимать себя: каждое рожденное произведение высвобождало его собственную личность из тисков мнительности и ошибочной самоидентификации. Они, являясь плодами сверхкомпенсации внутренней слабости, в конце концов превратили мастера в признанного гения. Лишь подтверждение современниками неоспоримого таланта позволило Микеланджело почувствовать себя освобожденным от детских страхов, среди которых боязнь остаться невыслушанным, никем не понятым, брошенным, а значит, ущербным, занимала центральное место в его эгоцентричном начале. Тут находится и объяснение его противоречивого отношения к отцу, которому он перечил в выборе жизненного пути, но которого одновременно боготворил. Тут также заложены причины ненависти Микеланджело к современникам Леонардо да Винчи и талантливому архитектору Браманте из Урбино. И скорее всего, именно тут есть логическое объяснение отказа Микеланджело от удовлетворения даже сексуальных порывов, которые оказывались заглушенными более мощными и почти беспрерывными импульсами, требующими выхода творческой энергии. Эта же энергия большей частью компенсировала и более чем скверное отношение Микеланджело к окружающим, что он, не стесняясь, бесцеремонно высказывал при любом удобном случае.
В то же время нельзя сказать, что действия Микеланджело в отношении окружающих носили бесконтрольный характер, – он прекрасно знал границу дозволенного и не менее искусно пользовался возможностями скрытого влияния на людей. Один из наиболее ярких примеров такого поведения Микеланджело служит эпизод его разрыва с папой Юлием II, которого он решил проучить за холодное отношение к себе и к заказанной святым лицом работе. Стоит, правда, оговориться, что это холодное отношение Микеланджело заработал вполне осознанно – благодаря открытой вражде с Браманте. Так или иначе, художник предпринял попытку бегства от опеки папы и отказался вернуться по его требованию в Рим; когда же духовное лицо затеяло войну и деваться верноподданному скульптору было практически некуда, он сумел напустить на себя вид несчастного изгнанника и во всеуслышание попросить прощения у святейшества. Таким образом, ему удалось снова приблизиться к папе, пробудив у последнего новый интерес к заказам. Этот эпизод, кроме прочего, свидетельствует о том, что Микеланджело не мог находиться на вторых ролях. Его жизненное кредо выражалось в цезаревской формуле: «Всё или ничего».
