Мог ли Альберт Эйнштейн приносить боль близким окружавшим его людям? Ненароком – да. Он почти не питал никаких чувств к женщине, ставшей его второй женой и отдавшей заботам о нем всю свою оставшуюся жизнь. Он отвечал на множество писем от незнакомых людей, но оказался удивительно равнодушным к смертельной болезни своей жены… Это было беззлобное равнодушие – ученый наслаждался собственной изоляцией и непроницаемостью созданного для себя мира и не хотел жертвовать ими даже для очень близких людей.
Близко знавшие Эйнштейна утверждали, что он порой выглядел настолько отстраненным от жизни, что, казалось, обладал «иммунитетом от чувств». Ученый прожил необыкновенно ровную жизнь, а едва ли не единственным его мирским развлечением оставалось катание на лодке или яхте под парусом. Он сохранил ясность ума до самой смерти в семидесятишестилетнем возрасте, скорее всего именно в силу своей ярко выраженной настойчивости и непреклонного желания двигаться – у него всегда был парус, направленный на непрерывный поиск. Ему было зачем жить. Лучше всего характеризует Эйнштейна его собственное высказывание о восприятии людей окружающими: «Существует слишком большая диспропорция между тем, что собой представляет каждый человек на деле, и что о нем думают другие»…
Зигмунд Фрейд
«…Я очень рано привык к своей судьбе быть в оппозиции и не иметь тех прав, которые имело сомкнувшее свои ряды господствующее большинство».
Зигмунд Фрейд
«Его не заботит общественное мнение. Он фанатик Истины, и ему не требуется одобрение со стороны».
Вывод из графологической экспертизы почерка 3. Фрейда
В книге о Фрейде «Страсти ума» Ирвинг Стоун утверждает, что у Зигмунда было немало тяжелых, почти критических моментов, когда он начинал сомневаться в том, что сможет взойти на вершину Олимпа и стать официально признанным ученым. Но если такие моменты и случались, то они завладевали мыслями исследователя лишь на очень непродолжительный период времени. Ибо аксиомой для любого успешного человека всегда рано или поздно становилась установка бороться до конца. Для людей, подобных Зигмунду Фрейду, успех отождествлялся с самой жизнью, и потеря веры в способность победить означала бы смерть – как духовную, так и физическую. Люди, подобные Фрейду, не привыкли останавливаться или оглядываться назад – в этом их основное преимущество перед остальным миром и в этом, очевидно, состоит главный секрет их успеха. Великие победы никогда не даются легко, иначе этот удивительный феномен не стал бы предметом многочисленных исследований.
Как только Зигмунд Фрейд обрел то, что искал многие годы – достойную идею, которой можно посвятить жизнь, он медленно, но по очень четко продуманному плану двинулся к своей вершине. Как опытный охотник осторожно загоняет сильного и опасного зверя в сложно расставленный лабиринт ловушек, так доктор Фрейд двинулся на баррикады успеха. Он понимал, что слишком связан с обществом, и его продвижение, по меньшей мере на начальном этапе восхождения, находится в обескураживающей зависимости от того, как бутафорский научный мир примет его гипотезы, результаты исследований и новые концепции. Кроме того, Фрейд пока еще не мог до конца освободиться от власти денег, хотя для него они никогда не были главной движущей силой к успеху. Чтобы раньше времени не спугнуть дичь, ему нужно было параллельно решить несколько важных задач: официально закрепить свое медицинское положение, подготовить почву для прорыва на общественном фронте в виде какого-нибудь публичного движения и взрастить ряд преданных идее сподвижников, готовых продвигать его идею как можно дальше в мир. И все это на фоне новых, заметных для медицинского мира достижений.
В тридцать лет проанализировав свой путь, Фрейд дал вполне адекватную оценку себе, позволяющую не терять уверенности на серьезный успех, и наметил жесткую десятилетнюю программу действий, а также срок для нового отчета перед самим собой. Разбивка жизни на рубежи и расстановка вех – еще один важный элемент, присущий Фрейду и многим другим успешным личностям (например, Эриху Фромму или Генри Форду), продвижение к успеху маленькими шагами, каждый из которых позволяет захватывать все новые рубежи так прочно и основательно, что лишить их раз завоеванной частички успеха становится практически невозможным.
Фрейд был порой невероятно смел. С одной стороны, он очень спешил, с другой – разве у него был выбор?! По одну сторону лежала безвестность и вечная бедность, по другую – признание, успех, слава, а также исчезновение необходимости ежечасно думать о том, как оплатить накапливающиеся счета. Поэтому доктор мало колебался относительно применения в медицине ряда новаторских и необычных, а порой и сомнительных методов. Такого, к примеру, как гипноз. Перейдя к частной практике, он с каждым днем оттачивал свое мастерство вводить пациентов в «состояние повышенной внушаемости», и нельзя сказать, что эти усилия не дали всходов.
У Фрейда почти не было друзей за пределами медицинского мира, но он научился четко разделять время на работу и отдых с семьей, с легкостью отбрасывая все, что могло стать помехой к движению вперед. Те коллеги, отношения с которыми перерастали в достаточно крепкую дружбу, должны были в конце концов принять его точку зрения относительно сексуальной основы неврозов – либо оставить его навсегда. В этом патриарх психоанализа был непреклонен до конца своих дней, и никакие переживания по поводу потери друзей не могли изменить поразительной жесткости его позиции, говорящей об основательности и остроте восприятия собственной идеи. Вера Фрейда в создаваемую теорию была незыблема, как горная система: настолько же величественна, насколько и самодостаточна. Он не ждал аплодисментов со стороны, но и не особенно тяготился непониманием большей части научно-медицинского мира. В ответ исследователь мог представить множество доказательств, проверенных практикой и подтверждающих верность гипотез, а неготовность современного общества (он был в этом твердо уверен) необходимо исправлять временем.
Вполне возможно, что вопрос дружбы Фрейд рассматривал как раз с точки зрения решения своих стратегических задач. Это как нельзя лучше подтверждает тот факт, что он, неизменно стремясь построить отношения теплой дружбы с целым рядом людей, сумел в течение жизни пронести дружбу лишь с несколькими людьми, почти никак не связанными с его медицинскими исследованиями. Возможно, его отношение к людям менялось постепенно, а после ряда разочарований и, как он трактовал, предательств роль дружбы в медицинском мире стала сводиться к решению специфических задач: обеспечения распространения идей психоанализа как можно дальше за пределы Вены. В значительной степени подтверждением этого служит проснувшаяся на закате жизни сильная привязанность к животным, и в частности к собакам. Возможно, именно нетерпимость к людям стала ее первопричиной. А страстную и довольно откровенную переписку Фрейда с друзьями разных временных периодов современные психоаналитики причисляют скорее к сублимации слишком пресной интимной жизни самого ученого и его постепенному бегству от реального мира в мир впечатлений и размышлений. Он сам косвенно подтвердил такое предположение, когда написал, что «исповедь – это освобождение, а именно в этом заключается суть психоаналитического лечения». Фрейд, по всей видимости, занимался сознательной коррекцией своего психического здоровья…
