Один из них – среднего роста, блондин, второй – высокий, очень хорошо одетый, с повадками высокого начальника.
Однажды мы пришли с сотрудником нашей газеты, прекрасным поэтом-юмористом Юрием Чесноковым. Он работал у нас внештатно, видимо, для того, чтобы не отвыкнуть от своего литературного дела, так как основным местом его службы был КГБ. Он очень почтительно поздоровался с блондином.
– Кто это? – спросил я.
– Большой человек, – ответил Юра, – очень большой. И только в конце нашего застолья шепотом сказал мне:
– Это Фитин.
– Ну и что?
– Ты что, эту фамилию не слышал?
– Нет.
– Генерал-лейтенант Фитин, начальник нашей разведки. Вернее, бывший начальник. Его пять лет назад, в 1953 году, уволили из органов.
– А где он сейчас работает?
– На другой должности, – твердо ответил Чесноков. Мы были коллегами по работе в редакции, но не по службе в таинственном доме на Лубянке, поэтому большего мне знать не полагалось. Через много лет я узнал печальную историю шефа советской политической разведки, занимавшего эту должность с 1939 по 1946 год. Всю войну генерал Фитин руководил сложной службой. В фильме «Семнадцать мгновений весны» актер Петр Чернов играл безымянного начальника разведки, который принимал донесения и давал задания резидентам. Некая абстрактная фигура.
Любой человек, независимо от заслуг, незамедлительно утрачивал имя, как только его дело попадало в зловещую Комиссию партийного контроля (КПК). Кстати, в свое время в некоторых книгах и статьях даже маршала Жукова именовали уполномоченным Ставки, без упоминания фамилии.
Да и сегодня многие историки, когда пишут о том, что наша разведка переиграла СД и абвер, фамилию Фитина не называют. Видимо, потому, что он был чужим человеком в органах. Многие асы нашей разведки не считали его профессионалом. До работы в спецслужбе он был очень неплохим журналистом, и на всю жизнь в нем осталась некая богемность.
Его роман со знаменитой конькобежкой Риммой Жуковой долго обсуждали в номенклатурных салонах. Как же? Генерал – и вдруг такое!
Но те, кто с ним работал, отзывались о нем как о порядочном и добром человеке, на какой бы должности он ни находился после войны, продолжая работать в органах.
Однако мне все же трудно представить, что нашей разведкой в самое тяжелое время руководил малопрофессиональный человек. Судьба Фитина похожа на судьбы многих людей, работавших в то время в секретной службе.
Никита Хрущев боялся собственной спецслужбы и не любил ее: ему все время казалось, что именно там некие люди собирают на него компромат.
Летом 1953 года, после ареста Берии, состоялся партактив управления разведки МВД. Министром был назначен генерал-полковник Сергей Круглов, фигура временная, так как у Хрущева были с ним свои счеты.
И вот на партийный актив разведки в клуб Дзержинского прибыл новый руководитель страны и партии. Приехал он не для того, чтобы узнать, как работают разведчики, обеспечивающие безопасность руководимого им государства, а для того, чтобы разобраться с «бериевскими последышами».
О том, что творилось на этом партактиве, рассказывал мне бывший председатель КГБ генерал Серов, в те дни служивший замминистра МВД.
Не успел тогдашний начальник разведки Савченко начать свой доклад, как Хрущев оборвал его и предложил генералу рассказать о его связях с Берией. Затем партийный вождь стал разбираться с другими руководителями этой службы.
Люди поднимались на трибуну в одной должности, а спускались с нее в лучшем случае заместителями начальников УВД в отдаленных областях.
Профессионалов разведки отправляли руководить паспортной службой, борьбой с малолетними преступниками и даже брандмейстерами. И это еще было для них удачей. Лучше тушить пожары и командовать детскими комнатами милиции, чем сидеть в тюрьме. Но многие не избежали и этой участи. Генералы Судоплатов, Эйтингон, Райхман и другие были отправлены во Владимирскую спецтюрьму. А вот Фитину «повезло». Его просто уволили из органов.
Он был генерал-лейтенантом, но это никак не отразилось на его дальнейшей жизни. Полной выслуги у него не было, поэтому пенсию ему положили копеечную, из служебной квартиры, естественно, выселили и дали комнату в коммуналке в районе Чистопрудного бульвара. С огромным трудом ему удалось устроиться на «руководящую» работу. Он стал заведующим фотоателье в Доме дружбы с зарубежными странами.
А его спутник тоже был чекист-расстрига. Я часто потом встречал его в «Национале» и Доме журналиста. Все считали его писателем, а он работал в управлении кадров Московского треста столовых и ресторанов.
Стало ясно, почему его так уважали в кафе на бульваре.
* * *
В знаменитом доме страхового общества «Россия» на Сретенском бульваре все подвалы и чердаки были отданы под мастерские художников. В них ютилось талантливое, шумное, бородатое племя графиков, живописцев, театральных декораторов. Вполне естественно, что любимым их местом была описываемая мной терраса.
Они вваливались туда шумной компанией, и вместе с ними вливался дух свободы. В отличие от нас, журналистов, над которыми незримо витала тень МК и ЦК ВЛКСМ, что делало нас, к сожалению, осторожными и осмотрительными, художники были некоей вольницей. Они уже тогда не ставили ни в грош любое начальство, рисовали что хотели, а для денег выполняли заказные работы.
Уже тогда их картинами интересовались любители живописи, иностранцы и через подставных лиц скупали их работы.
Художники боялись только одного – лишиться мастерской, полученной от МОСХа, но такие меры начали принимать лишь во времена борьбы Андропова с диссидентами.
Душой этой веселой компании был мой старинный приятель Леша Соболевский, который славился любовью к розыгрышам. Высокий блондин с красивым русским лицом, он был очень похож на знаменитого певца Сергея Лемешева.
Надо сказать, что такого количества поклонниц, так называемых «сырих», как у русского тенора, не было ни у одного артиста. Жил Сергей Яковлевич на улице Горького, в кооперативном доме Большого театра. В подъезде сидели строгие вахтерши, которые нещадно гоняли бедных поклонниц.
Не знаю, как Леша, тогда студент театрального училища, где он, следуя семейной традиции, обучался на художника-декоратора, смог договориться с этими суровыми дамами. Но факт остается фактом. Именно они шепнули «сырихам», что Лешка – сын самого Лемешева.
С той поры он появлялся на московском Бродвее в окружении прелестных девушек. Поклонницы его знаменитого «папы» были готовы на все, в любую минуту и где угодно.
И вот после долгого перерыва мы увиделись на террасе над прудом. Лешка рассказал мне, что путем мытарств его семейству удалось выменять огромную коммуналку в доходном доме в Кривоколенном переулке и что скоро я буду зван на новоселье.
Но попал я в эту квартиру значительно раньше, чем семейство театральных декораторов привело ее в порядок. Лешка позвонил мне в редакцию и радостно сообщил, что в квартире найден клад.
