Вдруг появился человек в костюме, интеллигентного вида. Нинка подумала, что уже сто лет не общалась с такими людьми. А ведь она не дура, ей есть о чем поговорить. И есть ведь другой мир, где разговоры не только о деньгах и машинах, как в кругу Базы! Стихи читают… Песни под гитару поют… Музыку слушают классическую. Она, конечно, тошниловка, но кто знает, послушать побольше, может, и понравится.
Интеллигент ее разочаровал: он, оказывается, портвейна пришел купить.
— Такой представительный мужчина, а такую гадость покупаете! — сказала Нинка, слегка намекая голосом, что она тоже девушка интеллигентная, и слыша с разочарованием, как голос ее звучит с привычной кокетливой такой провинциальной протяжечкой, которая ей самой противна.
— Это не гадость! — возразил ей интеллигент с полным уважением (любой из круга Базы послал бы ее на три веселых буквы!). — Конечно, обычно я пью мартини или виски, но сегодня я вспоминаю свою юность и решил пить то, что пил в юности.
Нинка мужчин хорошо знает. Она ни на секунду не поверила, что интеллигент действительно мартини или виски на досуге пьет — на какие шиши? — но решила подыграть, заодно кое-что узнав:
— И с кем вы ее вспоминаете?
— Один! Юность — вещь неделимая. Воспоминания о ней — тоже.
И повернулся было, но вдруг опять заглянул в окошко ларька и сказал Нинке весьма деликатно:
— Впрочем, можем вспомнить вместе и вашу юность тем вином, каким вы пожелаете. Я близко живу, дом двадцать три.
— А чего ее вспоминать, она не прошла еще! — засмеялась Нинка.
— Тогда мы ее отпразднуем!
— Между прочим, — сказала неожиданно Катя, — у нее в самом деле именины сегодня. Вера, Надежда, Любовь на тридцатое сентября приходится.
Нинка глянула на нее с удивлением. Во-первых, именины Веры не тридцатого сентября, это она по своей сестре знает. Во-вторых, что за конспирация? Нет, то есть они часто представлялись другими именами, это и игра, и соображения безопасности — в том мире, где они с Катей живут. Но он-то из другого мира! Поэтому, когда интеллигент спросил: «А вы кто, Вера, Надежда или Любовь?» — Нинка решила не химичить по пустякам:
— Я Нина вообще-то.
Поймала остерегающий взгляд Кати, решила сделать и ей приятное:
— Но меня Верой крестили. Крестить-то крестили, а отец заупрямился, Ниной назвал. Ничего, мне нравится.
— Мне тоже. Итак?
— Вы про мартини говорили? Годится!
Катя все с тем же остерегающим лицом убрала портвейн и поставила две бутылки мартини.
Пока интеллигент рылся в карманах, Катя сквозь зубы проговорила:
— Тебе это зачем? База узнает — убьет!
— Он не узнает. А узнает — я тебя убью.
— Почему это?
— Потому что больше сказать некому. Поняла?
Катя посмотрела на Нинку и вспомнила, что она убила человека. И увидела не лицо подруги, а чужое жестокое лицо чужой жестокой женщины.
— Что ж! — сказала она громко. — Составь человеку компанию! А я, может, потом загляну. Сейчас нельзя, хозяева проверяют, собаки. И покупатели идут еще.
А Нинке глазами говорила: это я для того, чтобы он безобразничать не начал, чтобы боялся: вдруг я приду.
Нинка усмехнулась:
— Ладно уж!
Ей было смешно: она отвыкла бояться.
В квартире интеллигента, назвавшегося Ильей, Нинка увидела то, что ожидала увидеть: ветхая мебель, старый телевизор и много полок с книгами. Она рассматривала корешки, хотела завести разговор о книгах, но Илья уже разлил по стаканам вино:
— За тебя, Вера, Надежда, Любовь!
— Годится! — сказала Нинка, выплюнула на ладонь жвачку, которую до этого жевала, прилепила ее к краю стола и, чокнувшись с интеллигентом, выпила. Она видела, что он принимает ее за простушечку, и почему-то пока не хотела разрушать это его представление о себе, даже нарочно показывала себя еще проще.
— А второй на брудершафт! — торопился Илья.
— Годится, — согласилась Нинка.
Илья подошел к ней с полными стаканами, вручил ей, они переплели руки, выпили, Илья поставил стаканы и потянулся к Нинке губами. За всей его смелостью и бравадой чувствовалось какое-то внутреннее напряжение. Нинка видела, что на самом деле не такой уж он ухарь. Во всем поведении было какое-то нетерпеливое одиночество, уставшее само от себя и готовое наполниться чем угодно. Не очень приятно, конечно, быть в роли наполнителя, но Нинке почему-то стало жаль его. Он хочет почувствовать себя победителем — ладно, жалко, что ли? К тому же она устала от своей роли маленькой вампирши, ей хотелось, чтобы ее ласкали, чтобы вот именно так взяли на руки, как он сейчас, поцеловав, взял ее… И она позволила отнести себя на постель, помогла ему раздеть себя, помогла ему раздеться. Он стал ее целовать — грудь, живот, ноги, а Нинка, именно этого ждавшая и хотевшая, вдруг почувствовала жадность и нетерпение.
— Господи, ну что же ты! — сказала она.
…Потом она сидела за столом, попивала вино и слушала его рассказ о своей жизни, какую-то запутанную историю любви. Она не вникала в смысл, ей было непривычно и интересно само то, как он говорит: гладко, красиво, занимательно. Это было прикосновение к другому миру. Там не били друг друга по морде, там говорились деликатные слова, там даже письма писались друг другу, там велись по телефону между мужчиной и женщиной сложные и хитросплетенные разговоры (а не разборки вшивые!).
Все бы хорошо, но интеллигент Илья довольно быстро напился и понес чушь: что хочет удочерить Нинку (а по возрасту он ей вполне в отцы годился), чтобы воспитать ее и спасти от ужаса разврата и пьянства. Кто бы говорил о пьянстве!
Нинке стало скучно, она решила уйти.
Поднялась, погладила Илью по голове:
— Будь здоров. Лучше бы тебе спать лечь.
— Куда? Стоять! — стукнул кулаком по столу Илья.
Она пошла к двери.
Он рванулся за ней, но зацепился о край стола и упал.
Нинка посмеялась, глядя, как он елозит по полу, и ушла к Кате в ларек, чтобы не тащиться ночью до дома, и там проспала до утра на раскладушке.
Сквозь сон слышала, что мужчина еще приходил, и послала его подальше.
Прошла неделя или больше, и ей вдруг захотелось навестить этого человека.
Задумано — сделано.
Илья удивился и обрадовался. Правда, имя ее он вспомнил не сразу, но Нинка не обиделась и напомнила.
— Вы не думайте, я не пьяница, — сказал он. — Я раз в год, бывает, запиваю. Вот и…
— Да ладно, — сказала она.
Она выяснила, что он живет с матерью, но та (тоже интеллигентка!) была настолько вежлива, что в комнату Ильи даже носа не сунула. Только приготовила ужин, который Илья принес в комнату. Ничего особенного, жареная картошка с огуречно-помидорным салатом. Но Нинке стало так спокойно вдруг, так хорошо, что она и ела с удовольствием, и с удовольствием рассказывала о себе, наполовину правду (о детстве в ПГТ Рудный, о быте и нравах поселка), наполовину неправду: о том, что с ней было по приезде сюда. Она почему-то все не выходила из роли простушки провинциалки, ей это почему-то нравилось (может, потому, что она видела, что это нравится ему?). Нинка сочинила, что живет у подруги, ищет работу, учится заочно в техникуме. В общем, этакой сиротой представилась. Илья слушал с сочувствием, хотя в глазах его уже было то, что Нинке распрекрасно известно. И чтобы облегчить ему задачу, она сказала:
