– Стоп! Карцев, садись!
– Не тронь, паря! – закричал возчик. – Поверну назад, покажут вам бунтовать!
– Папаша, не будем ссориться, – по-начальнически произнес Борис, подсаживая Карцева на телегу.
Пришлось снять с телеги два чемодана, какие полегче, конвоир приторочил их к седлу. Только Володя Квачадзе не сказал ни слова, равнодушно ждал, чем это кончится. Он не вступится за «капитулянта», если даже тот будет подыхать.
Через Чуну перебирались на дощанике. До берега он не доходил, шли вброд, несли вещи, втаскивали телегу. Промокли окончательно.
Деревня попалась большая, но захудалая, с завалившимися, почерневшими избами, разоренными скотными дворами. Шла гулянка, светился ранний огонь в избах, слышались пьяные крики и песни, пошатываясь, прошли по улице мужики, таежники, лесовики, разноростые, разномастные, не похожие на статных русоволосых сибиряков степной полосы. На бревнах сидели парни и девки, смеялись, окликнули конвоира, сказали, что сегодня престольный праздник. Конвоир сразу заторопился, побежал искать председателя, чтобы поскорее сбыть партию.
Пока ожидали председателя, подошли местные ссыльные: осанистый мужчина с пышной шевелюрой, неторопливыми движениями, внимательным взглядом, хорошо знакомый Саше по Пятому дому Советов тип государственного деятеля, и худая рыжеволосая женщина с суровым измученным лицом. Прибыл первый после распутицы этап, и им не терпелось узнать, нет ли здесь своих.
– Здравствуйте, товарищи!
Взгляд женщины остановился на Квачадзе, в его ответном взгляде почувствовала единомышленника. Володя назвал свою фамилию, она была им знакома, их фамилии оказались известны ему. Они обнялись, расцеловались, а с остальными знакомиться не стали. Мужчина улыбнулся вроде бы приветливо, но никому не протянул руки – он мог протянуть ее кому не следует или тому, кто в ответ не подаст свою. Женщина даже не улыбнулась.
Они увели Володю. Он шел между ними, высокий, гибкий, в черной телогрейке, с мешком на плече, отвечал на их вопросы, видно, вопросов было много – почта не приходила уже два месяца.
– Адье! – сказал им вслед оскорбленный Борис: Володя нарушил солидарность более высокую, чем солидарность политическая.
Прибежал мордастый, жующий на ходу парень, пьяный, суетливый, вытаращил глаза.
– Которы тут сослатые? Энти вот? Чтой-то вы больно черны, русски ли вас делали? Айда!
Он привел их в заброшенную избу на краю деревни с разваленной печкой, а им надо согреться, высушить одежду, уложить в тепле больного Карцева. Но пока они рассматривали это давно покинутое жилище, мордастого и след простыл. Уехал и возчик, сбросив на землю их вещи.
– Нажмем на местную власть, – сказал Борис, – идемте, Ивашкин!
– Куда идти-то? Деревня гуляет.
– Говорить буду я, а вы поможете донести шамовку, – успокоил его Борис.
Они ушли. Саша вынул из чемодана пару чистого белья, шерстяные носки, рубашку, протянул Карцеву:
– Переоденьтесь.
Саша поразился его худобе. Кожа, туго натянутая на ребрах, острые колени, бесплотные ноги, длинные, бессильно висящие руки, лопатки, торчащие, как обрубки подрезанных крыльев.
– Отощали вы за голодовку, – заметил Саша.
– Кормили зондом, принудительно, – Карцев неловко заправлял рубашку в кальсоны, – потом перевели на госпитальное, молоком отпаивали. Я вены вскрывал, потерял кровь.
Глаза его лихорадочно блестели, лицо шло красными пятнами, наверно, температура, но градусника у них нет, да и мерить ее незачем, все равно завтра в дорогу. Наконец он переоделся, закутался в Сашино байковое одеяло, сел на скамейку, привалился к стене, закрыл глаза.
– Из-за чего вы вскрывали себе вены? – спросил Саша.
Карцев не ответил, не расслышал, может быть, задремал.
Саша осмотрел печь. У топки и подтопка торчали концы проволоки, кто-то уже выдрал заслонки. Саша хотел затопить, но раздумал: возможно, Борис раздобудет другое помещение.
Борис и Ивашкин принесли буханку хлеба и берестяной кувшин со сметаной, больше ничего не достали. Другого помещения тоже не добились – все пьяны, не с кем разговаривать, никто не пускает на ночлег.
Ивашкин нашел во дворе деревяшку, нащепил лучину, но она гасла, только спички зря тратили.
В темноте поели сметаны с хлебом.
– Холодный ужин лучше, чем никакой ужин, – изрек Борис. Карцев от еды отказался, попросил пить. Воды не было.
– Пойду к Володиным друзьям, пусть возьмут его на ночь, – сказал Саша.
Борис в сомнении покачал головой:
– Не возьмут. Впрочем, попробовать можно. Я пойду с вами.
– Зачем?
– Деревня вдрызг пьяная, и эти ребята на бревнах настроены агрессивно.
На улице было светлее, чем в избе, полная луна висела в безоблачном небе. На бревнах по-прежнему сидели парни и девушки. Один из парней, видно, местный острослов и забияка, что-то рассказывал смешное, махал руками, ему отвечали взрывами смеха. Увидев Сашу и Бориса, он крикнул:
– Эй, позабыт-позаброшен, пойди сюда!
– Не обращайте внимания, – вполголоса проговорил Борис.
– Почему же? – Саша направился к бревнам. – Что нужно?
– Чего по улице шастаете? Девок ищете? А дрючков не хотите?
На бревнах сидел молоденький конвоир, молча улыбался. Но было очевидно: если начнут их бить, он будет так же улыбаться.
Саша обернулся к Борису:
– И верно. Смотрите, какие здесь девушки красивые.
– Красивы, да не про вас! – закричал парень.
– Тебе одному? – усмехнулся Саша. – А справишься?
На бревнах засмеялись.
– Но-но, – смешался парень, – ты тово, не больно…
– Тово, чаво, – передразнил его Саша, – твою в господа бога…
Саша загнул такое, чему позавидовал бы любой грузчик из тех, с кем он работал на химзаводе.
И пошел дальше.
– Не надо задираться, ребята, посерьезнее надо быть, – добавил Борис и двинулся вслед за Сашей.
По дороге он ему сказал:
– Если вас тут не убьют, будете долго жить. Умеете что-то внушать.
Дверь в избу была не заперта. Володя, мужчина и женщина сидели за столом. Горела керосиновая лампа.
– Это Панкратов и Соловейчик, – сказал Володя, – я вам про них говорил.
Видно, говорил что-то хорошее, потому что мужчина улыбнулся.
– Садитесь, товарищи, попейте с нами чайку.
– Спасибо!
Саша не сел, повернулся к Володе:
– Что будем делать с Карцевым?
– А что я должен делать?
