Вышла Лена в красном цыганском сарафане на бретельках, с обнаженными плечами и спиной.
Эффектная женщина, роскошная и большая. То, что надо Шароку.
Стесняясь своей наготы, Лена улыбнулась.
– Я надела купальник, чтоб там не переодеваться. Пошли?
– Сейчас, минуту! – Вадим наконец нашел, что искал. – Вот интересное место. Панаев цитирует Белинского. Белинский говорит: «Для нас нужен Петр Великий, новый гениальный деспот, который бы во имя человеческих принципов действовал с нами беспощадно и неумолимо. Мы должны пройти сквозь террор. Прежде нам нужна была палка Петра Великого, чтобы дать нам хотя бы подобие человеческое; теперь нам надо пройти сквозь террор, чтобы сделаться людьми в полном и благородном значении этого слова. Нашего брата, славянина, не скоро пробудишь к сознанию. Известное дело – покуда гром не грянет, мужик не перекрестится, нет, господа, что бы вы ни толковали, а мать святая гильотина хорошая вещь».
Вадим опустил книгу.
– А?.. Каково?
Юра молчал, не знал, как реагировать на этот прямой намек. Слова поразительные, от Вадика можно кое-чему набраться, но так прямо…
Опять выручила Лена:
– Я читала это место. Это написано не Белинским, а Панаевым. Он приписывает эти слова Белинскому.
– Он точно цитирует Белинского, – уперся Вадим, – эти слова Белинского есть в других воспоминаниях о нем, в частности, у Кавелина. Да, Белинский был великий человек и понимал, что России нужно твердое руководство. Но он был человеком своего времени, не знал и не мог знать, что это должна быть диктатура пролетариата.
Юра в душе подивился политической оборотливости Вадима.
– «И за что я люблю тебя, тихая ночь…»
Это был тот же голос с соседней дачи.
– Хорошо поет, – сказал Юра. – Кто это?
– Наш сосед, – ответила Лена, – работник ЦК, Николай Иванович Ежов.
Вадим повел головой в знак того, что впервые слышит эту фамилию. А уж он-то знает все фамилии.
– Кто такой, не знаю, – сказал Юра, – но поет хорошо.
– Очень милый человек, – сказала Лена.
Когда Юра и Лена остались вдвоем, Лена сказала:
– Я не узнаю Вадима. Я его даже боюсь, честное слово. Он стал такой категоричный, такой нетерпимый, подозрительный. Защищает Советскую власть! От кого? От нас с тобой?
Лена всегда скрывала свое особое положение, она и теперь старалась не выделяться. И все же она принадлежит к тем, кто управляет государством, а не просто служит ему, как Вадим и его отец. И Юра принадлежит к тем, кто управляет государством, он рабочий класс, народ, из таких теперь и выходят руководители. Именно поэтому его взяли в органы. В доме Лены на улице Грановского и здесь, в Серебряном бору, живут видные чекисты, есть прекрасные люди, и ее отец когда-то был членом коллегии ВЧК – ОГПУ. В поведении Вадима было что-то неестественное, фальшивое, коробили эти: «МЫ можем», «МЫ не можем», «У НАС уже есть», «НАШЕ государство»… Нина Иванова, даже Саша Панкратов могли бы так говорить, это их мир, у них есть на это право. А у Вадима нет. Он может только служить, не более того.
В ту минуту, когда Лена подумала о Саше, Юра заговорил о нем – совпадение, заставившее Лену вздрогнуть.
– Вадим переменился с того дня, как арестовали Сашу, – сказал Юра, – я это сразу тогда заметил. Арест Саши напугал его. Теперь с перепугу он старается кричать громче всех.
– Да, – с грустью согласилась Лена, – после Сашиного ареста мы стали другими.
Как в разговоре с Березиным, так и сейчас Юра понимал: от того, что он скажет о Саше, зависит многое.
– Жаль Сашу. Я был тогда не прав. Он оскорбил меня на встрече Нового года, и я был необъективен.
– Что все-таки случилось? – Лена посмотрела на Юру взглядом, рассчитывающим на доверие.
Обдумывая слова, Юра сказал:
– Саша привык быть на первых ролях. В институте на первых ролях были другие. Саша примкнул к тем, кто хотел их свалить. А хотели свалить партийное руководство уклонисты. Саша оказался втянутым. Три года ссылки – это все, что можно было для него сделать, остальные получили тюрьму, лагерь, большие сроки.
В его словах был намек на то, что и он кое-что сделал для Саши.
– Я попал на работу в НКВД после института, по распределению, ведь я юрист, как ты знаешь, – продолжал Шарок, – мое оформление совпало с Сашиным делом. Откровенно говоря, я до последней минуты не знал, в качестве кого я там появляюсь.
– Даже так?! – поразилась Лена. – Но ведь вы учились в разных институтах, а школа… В школе все дружили.
Он улыбнулся многозначительно:
– Леночка! Если не заинтересовались всеми Сашиными друзьями, это не значит, что не заинтересовались некоторыми. Не забывай, что с Сашей я жил в одном доме, на одной лестнице, два года проработал с ним на одном заводе. Вадик перепугался не случайно. Когда арестовали Сашу, я был вынужден ни с кем не встречаться, в том числе и с тобой, не мог допустить осложнений для Ивана Григорьевича, он хлопотал за Сашу, вмешался в дело, о котором был мало осведомлен. К счастью, все распуталось. Саша отделался сравнительно легко, с его друзей сняты подозрения, только Вадик продолжает нервничать.
Лена, чуть наклонив голову, шла рядом с ним. Верила ли она ему? У нее нет оснований не верить. Она знала, не только какие прекрасные люди работают в органах, но и каких прекрасных людей эти органы преследуют. Допускала, что ребят вызывали, а ее нет, тоже своего рода лотерея. И у Юры, как он говорит, были осложнения, а он не хотел осложнений для ее отца, и правильно: Сталин не любит папу, ничтожного повода достаточно для больших неприятностей. Другой на месте Юры, вероятно, поступил бы иначе: сказал, объяснил. Но Юра таков, каков есть. Важно, что им руководило.
Народа на пляже было немного. Шумно плескались ребятишки у берега, загорелые парни в трусах играли в карты на песке.
Лена сбросила сарафан и осталась в черном купальнике, как будто наклеенном на теле: грудь и бедра. Снова застенчиво улыбнулась Юре, но не отвернулась, когда он надевал плавки, поддевая их под трусы.
– Пойдем дальше, там глубже, – сказала Лена.
Она плыла, загребая согнутыми в локтях руками, низко, в самую воду опускала голову, поворачивала ее то вправо, то влево. Такого стиля Юра не знал. Сам он плавал саженками. Он удивился тому, как хорошо плавает Лена. Она открывалась ему сегодня с новой, незнакомой стороны. Опасение, что наладить все будет не так легко и просто, закрадывалось в сердце.
Потом они лежали на песке, подставив солнцу голые спины. Положив голову на сплетенные руки, она сбоку поглядывала на него, и ему снова казалось, что она любит его по-прежнему.
Она действительно любила его. Может быть, потому, что эту любовь не заменила никакая другая. И она была чувственна, а Юра первый и единственный мужчина в ее жизни. Страдания, которые он ей доставил, только усилили это чувство. Ведь и он страдал.
