— Ты кто? — спросил его малыш.
— Я дед Роман.
— Ты мой дедушка?
— Ну, конечно, твой.
— А как ты здесь оказался?
— Я живу вон там, в лесу.
— А мой дедушка в Москве живет.
— А у каждого человека два дедушки.
— Значит, ты уже будешь третьим дедушкой. Потому что второй мой дедушка в Ленинграде живет… А почему ты плачешь?
— Соринка в глаз попала.
— А ты три к носу и все пройдет. Мама мне всегда так говорит.
— Умница! Так и сделаю. А как тебя зовут?
— Ну, какой же ты мой дедушка, если ты не знаешь, как меня зовут?
— Я знал, но забыл. Старенький я, вот и память слабая…
— Ну, вспомни! Я же Леша!
— Ах, да — вспомнил! Ну конечно, Леша, Алексей, значит. Алексий — Божий человек.
— И никакой я не Божий, а мамин с папой. А Бога, вообще-то, нет!
Их догнала бабка в белом платочке, сунула леснику чемоданчик и зашептала на ухо:
— Это иховы вещички. Мамка его там мертвая лежит. Я в кусты оттащила. Надо бы похоронить…
Лихоконь кивнул ей:
— Спасибо, милая душа, все исполню!
Мальчик краем уха услышал слово «мамка».
— А где моя мама?
— Она сейчас занята. А к вечеру, стало быть, может, к ужину к нам придет.
— А она знает, где ты живешь?
— Конечно. Меня тут все знают.
— Ты что — Дед Мороз? — улыбнулся Леша.
— Дед, но не Мороз. Дед Роман. И у меня коза есть.
— Живая?
— Надеюсь, что еще живая.
— А как ее зовут?
— Манька. Ты как себя чувствуешь? Страшно было?
— Не-а… Это же война. Папа говорит, на войне нельзя быть трусом.
— Это точно. А где папа-то?
— Он в Бресте с немцами бьется. Мы к нему в гости приезжали. Нам с мамой домой надо, в Москву! Ты к нам приедешь?
— Знамо дело, приеду!
Они пришли к избушке лесника. Навстречу им вышла молодая женщина.
— Ну, вот, Оленька, внучка привел. Знакомься. А я пойду по делу схожу.
— Есть хочешь, малыш? Давай я тебя покормлю! — присела перед ним Оля.
— Я не малыш! — сердито ответил мальчик. — А Манька где?
— А вон она пасется. Айда к ней!
Тем временем дед Роман взял лопату и отправился хоронить мать Леши. Она лежала там, где показала бабка, под высоким можжевельником. Там он и вырыл неглубокую могилку. Устлал ее пахучими зелеными ветками, бережно опустил тело. Женщина была в дорожном твидовом пиджачке, во внутреннем кармане которого оказался паспорт. Дед Роман прочел: «Рослякова Анастасия Сергеевна. 1919 года рождения. Москва».
Паспорт он переложил в свой карман, прочитал погребальную молитву и забросал тело землей.
— А крест, милая, попозжее поставлю. — Пообещал он покойной и отправился к дороге, где металась одинокая девичья фигурка.
Глава одиннадцатая
Кобринская побудка. Кобрин. 22 июня 1941 г. 2 часа ночи
К полуночи почти весь штаб 4-й армии собрался в двухэтажном особнячке. Генерал Коробов и полковник Сандалов уединились за картой в кабинете, остальные слонялись по комнатам, нервно курили, перекидывались ничего не значащими фразами. Все ждали чего-то необыкновенного — жуткого и грандиозного. Каждый чувствовал, что стоит на пороге, за которым вся нынешняя более-менее налаженная жизнь вдруг резко изменится. А пока — ночное затишье перед бурей.
Оперативный дежурный уже позвонил на электростанцию и узнал: в машинном зале произошел взрыв. Слово «диверсия» понеслось по всем кабинетам и этажам.
Командарм вызвал к себе начальника армейской связи полковника Литвиненко.
— Пусть через каждый час из всех дивизий и погранотряда докладывают обстановку! — распорядился Коробов.
Полковник Литвиненко стоял перед ним навытяжку, демонстрируя значимость момента.
— А пока звоните им сами!
— Есть!
— И в Малориту позвоните!
Литвиненко едва успел принять первые донесения из погранотряда и 42-й дивизии, как связь прекратилась.
— Что у вас со связью?! — скривился Коробов. — Как на охоту ехать, так собак кормить… Что успели сообщить?
— Сообщили то же, что и всегда: немцы за Бугом в полной готовности. Кое-где были слышны танковые моторы.
— Кое-где — это в Караганде? Или в Тересполе?
— Так доложили, товарищ командующий.
— А что со связью?
— Со штабом округа и со всеми войсками проволочная связь резко прекратилась. Подозреваю — диверсия. Исправной осталась одна линия на Пинск. Разослал людей по всем направлениям исправлять повреждения.
— Немедленный доклад о первом же факте восстановления связи! Товарищ Сандалов, где ваш доблестный заместитель Кривошеев? Направьте его в Брест для выяснения обстановки. И отправьте других командиров штаба в Высокое и Малориту… Так, все остальные — спускаемся вниз, в укрытие.
Укрытие находилось в подвале здания. Там уже стояли резервные телефонные аппараты, а на большем столе была разостлана карта, которую освещали, стоявшие по углам четыре керосиновые лампы. Коробов, Сандалов и все, кто стоял рядом, вперили молчаливые взгляды в карту. Гнетущая тишина воцарилась в полутемном подвале. Стояли и ждали неизбежного. Стояли, как на безмолвном молебне. Тайная вечеря штаба 4-й армии во главе с тем, кто уже был обречен на заклание…
Общее внимание привлек бражник, невесть как залетевший в укрытие. Тяжелая мохнатая бабочка старательно облетала все зажженные лампы, запах керосина ей не нравился; бражник пискнул и улетел в темноту.
— Пищит, а лезет, — прокомментировал полковой комиссар Семенков, и все нервно рассмеялись. Но окончательно обстановку разрядил телефонный звонок из Высоко-Литовского. Докладывал комендант укрепленного района генерал-майор Пузырев:
— У нас пока тихо. Но какая-то сволочь вырезала полсотни метров телеграфного провода. Связь восстановили. Ждем указаний.
— Ждите! — бросил в трубку Коробов. — Указания будут.
Спустя несколько минут восстановили связь с Брестом. Оттуда доложили то же самое — тихо, но на телеграфной трассе спилены столбы.
Сандалов посмотрел на часы: 3 часа 30 минут. В эту минуту в подвал вскочил взволнованный адъютант командарма:
— Товарищ командующий, вас Минск вызывает!
— Переключите аппарат.
— Есть!
Нежно, почти по-домашнему прозвенел мягкий зуммер. Коробов снял трубку, представился. Звонил Павлов. Никогда еще в голосе командующего округом, а теперь уже Западным фронтом Коробов не слышал таких теплых, почти товарищеских ноток. Он, словно другу, поверял великую тайну:
