Нас уже ждали, знакомый офицер с парой конвоиров внимательно смотрели вокруг. Начинался самый опасный момент: возле вокзала всегда крутилась масса народа и было невозможно удалить его хоть на время.
– Что это такое?
Визгливый голос резанул по нервам, как бритва. Но поворачиваться нельзя. Палец, лежащий на курке винчестера, чуть дрогнул. Нервы.
– Я тебя спрашиваю, хам!
– Сектор взят, – слышу голос ефрейтора Иванова.
Сука, что делать-то? На пути ребят с арестованным стоит дальняя родственница Толли
[65]
со слугами и прихлебателями.
– Что случилось?
– Что случилось? Вы еще спрашиваете, что случилось? – буквально прошипела она.
Из ее монолога я понял, что мы не дали ей пройти. И теперь она вынуждена ждать, пока эти жандармы очистят ей путь. Но это вкратце, так на нас вылили ушат грязи под одобрительные ухмылки толпы. Пришлось посторониться, вступать с ней в спор никто не хотел. И эта б… с видом королевы удалилась. Передав арестованного и забрав бумаги о его передаче «из рук в руки», отправились обратно. Всю дорогу мы молчали. А может, все зря? Зря я пытаюсь смягчить будущее? Может, проще плюнуть и пусть эти скоты получат по заслугам? Не знаю.
* * *
Нам удалось узнать о партии оружия, закупленной революционерами. Хранить ее предполагалось в Соломинке, у рабочего киевского депо. Наверное, это был второй поворотный пункт, как любят говорить дойчи, шверпункт. Первый – это стрельба Засулич.
– Ну, возьмем мы их. А дальше что? – устало сказал я.
– Как что, суд, – ответил Белый.
– Да здравствует наш суд, самый гуманный в мире.
– К чему вы это?
– Сколько им дадут? И дадут ли? Вон какую вонь пресса подняла из-за этой профурсетки.
– Что, устали?
– Нет. Просто надоело. Давайте прямо: либо мы «работаем», как на войне, либо не стоит и начинать.
– Вы же здесь все кровью зальете.
– А она и так уже ручейком бежит. Я так не умею, когда в меня палят истерички, а мне в ответ нельзя. Вы не беспокойтесь, штатское у нас есть. Тихо возьмем.
– Никого арестовывать не будем, – прервал наш спор Гейкинг. – Это обычные курьеры, и я сомневаюсь, что они много знают. Все, господа, решение мной принято. Довожу до вас, что начальником киевского управления назначен генерал Новицкий Василий Дементьевич.
[66]
Он прибывает к нам через три дня. Надеюсь, вы успеете подготовиться к его приезду.
Без сомнения, решение барона сыграло ключевую роль в разгроме киевских социалистов. А неизвестный мне агент, который сообщил об оружии, не был раскрыт моими непродуманными действиями.
К визиту генерала мы успели подготовиться, как говорится, «два раза». Все, что должно блестеть, – блестело, новая форма, пошитая Гринбергом, была в идеальном состоянии. Я колебался, но в конце концов решил встретить Новицкого в «полном боевом». И не прогадал. Идя вдоль замершего строя, он с удовольствием разглядывал стоящих осназовцев.
– Молодцы, благодарю за службу!
– Рады стараться, ваше высокопревосходительство!
Обойдя наши помещения, он остался доволен. Особенно порадовал его часовой у нашего арсенала.
– Поручик, а почему вы одеты не по уставу? – задал он ожидаемый мной вопрос.
– Ваше высокопревосходительство, данная форма удобна и осназу разрешена.
– Ладно, разрешена так разрешена, – усмехнулся он. – Главное, вы в ней орлами смотритесь, получше даже армейцев.
Вот так, благодаря исконной вражде с армией, отряд сохранил удобную и красивую форму.
Одесса. 8 января 1878 года
Ну, здравствуй, Одесса-мама. Где ты, Привоз с Дерибасовской? Море, солнце, гимназистки? Нет ничего. Есть только пыль, пыль от шагающих сапог, и отпуска нет на войне. Правильно, войне. Сразу по прибытии нас разместили непосредственно в управлении. Такую радость в глазах одесситов я видел только за Дунаем, после Ловчи у ребят из 3-й стрелковой бригады. Помогли. Выручили. Вот это плескалось во взглядах всех. И мне стало жутко: что же тут по-настоящему происходит?
То, что рассказал мне капитан Добродеев, повергло меня в шок. Конкретно здесь и сейчас была готова вспыхнуть гражданская война. Листовки и прокламации висели на стенах домов. Убийства агентов и осведомителей. Да и просто заподозренных в сотрудничестве с властями.
– Вы не представляете, Сергей Петрович, но фактически Новороссийский университет стал рассадником инакомыслия. Самое интересное, крестьян и мастеровых там нет, все сплошь дворянские отпрыски. Откуда в них эта ненависть к собственной стране… – Капитан продолжал говорить. Ему просто было необходимо поделиться со мной своими мыслями. Он просто очень устал. Устал от всего происходящего. – Вы газеты читаете? Нет? Тогда полюбопытствуйте.
В. Засулич: «…Я решилась хоть ценою собственной гибели доказать, что нельзя быть уверенным в безнаказанности, так ругаясь над человеческой личностью… (В. И. Засулич была настолько взволнованна, что не могла продолжать. Председатель пригласил ее отдохнуть и успокоиться.)... Я не нашла другого способа… Страшно поднять руку на человека, но я находила, что должна это сделать».
– Что это? – Я не мог поверить, на моих глазах пресса делала то, что не могли сделать англы. – Откуда это?
– Это опубликованная стенограмма суда. Прелестно, не правда ли? – Добродеев зло дернул щекой. – И весь свет нашего города сейчас жалеет эту мерзавку.
Я не мог ничего сказать в ответ. Было мерзко и пусто.
Следующий день мы обустраивались и знакомились с городом. Я настоял, чтобы нам выдали четыре карты с планом города. Удивительно, но спустя три часа они были у меня. А вот отличия от Киева были, причем в лучшую сторону: генерал-губернатор Одессы, граф Тотлебен, был по-военному крут. И порядок наводил железной рукой, и крови не боялся. На третий день я попался ему на глаза. Немного пропесочив меня за форму, он поностальгировал о временах Плевны. Оказывается, он отлично помнил нашу сводную бригаду и очень жалел, что ее расформировали. Узнав о добром ко мне отношении, губернаторская челядь наперебой начала оказывать знаки внимания. Противно. Сперва ноль эмоций, фунт презрения, а после… Дрянь, а не люди. Но тут я попал в руки статс-секретарю Панютину. По отзывам ребят из управления, хваткий и жесткий мужик, социалисты его люто ненавидели за наводимый порядок.
– Итак, Сергей Петрович, я рад с вами познакомиться. – Он протянул руку. – О вас я слышал самые лестные характеристики. Говорят, ваш отряд прозвали «Мертвая голова»?
– Степан Федорович, это знак отличия за Плевну. А господа революционеры уже по-своему нас перекрестили.
